Об этом я подумаю после. Мне нужно было успокоиться, отвлечься от мыслей о Гасси, Гарте, бале…

Судя по положению солнца, уже через полчаса мне нужно будет выдвигаться в сторону поезда в центр, где меня будет ждать Стром. Из-за Унельма я не выспалась, и он наверняка это заметит, но этого было уже не поправить. По крайней мере, мне нужно было успокоиться, прийти в равновесие. Нас ждала охота на хааров – я ясно представила себе холод Стужи, горящие глаза, обледенелые панцири. Лёгкая добыча – и всё же неосторожность могла стоить дорого. Копьё, сеть-ловушка, праща… Я тренировалась сотни, сотни сотен раз – но скоро мне предстояло нанести десяток ударов, каждый из которых должен быть точен, как движение инструмента в руках кропаря. От этого зависела моя жизнь, жизнь Строма – и успех охоты.

Я плотнее запахнула халат, и бедром почувствовала хруст бумаги. Письмо из дома. Услышать голоса сестёр, ощутить запах дома – вот что мне было нужно, чтобы прийти в себя. Светлые головки малышек – то, ради чего мой удар должен быть особенно точен… И то, ради чего и на балу я должна показать себя настолько хорошо, насколько смогу.

«Устанавливай связи, Хальсон», – сказал мне Стром. «Если хочешь закрепиться в Химмельборге и потом, после службы… Воспринимай всё, что увидишь, как поле для тавлов. Многие из них ищут охранников, вышибал, или даже диковинных друзей… Иметь в своей свите препараторов – особенно знаменитых – престижно. Но такой престиж для них не бесплатен – и они это отлично знают. Сумей показать себя так, чтобы они соперничали между собой, дожидаясь твоей отставки… А потом оставь с носом их всех».

Я аккуратно надорвала конверт. Обычно в конверте находилось не менее четырех листков, а то и больше – каждая из сестренок непременно хотела написать своё собственное, часто к их запискам присоединялась мама. Отец, разумеется, не писал никогда – а от Седки то одна, то другая передала «привет», причём, думаю, сам он не имел к этим приветам никакого отношения. Я достала письмо – на этот раз оно было только одно, и почерк был незнакомым, угловатым, резким, как будто писавший очень спешил.

Я перечитала его несколько раз – потому что с первого раза мне не удалось уловить смысл.

«Сорта, здравствуй. Как твоё здоровье? До сих пор я не писал. Уверен, у тебя всё отлично. От девочек знаю, что ты стала охотницей у того мрачного типа, который читал речь на празднике. Не ястребом, как хотела, когда была мелкой, но всё равно неплохо, а? Надеюсь, ты довольна, как всё для тебя сложилось. У меня всё хорошо. Отец хочет, чтобы я женился, но мне пока удаётся уворачиваться. Хочу подать прошение в магистрат, чтобы меня переселили из Ильмора – делать здесь, в нашей дыре, нечего, а я, ты знаешь, парень крепкий. Может, возьмут рабочим на завод в Тюр, или даже город побольше. Дравтсбод. Или даже Химмельборг? Как думаешь, сестра, ты не сумела бы повлиять на них как-то? Ты ведь теперь препаратор, а препараторы в большом почёте. Напиши про это, когда сможешь. Пишу тебе не просто так, а с новостями. Сразу скажу: они плохие, и будь моя воля, я бы тебе об этом не писал, но деваться некуда. Кто-то же должен. Пару недель назад в Ильмор пришла трясучка. Непонятно, откуда и как – может, с какого поезда занесли, потому что отец говорит, что уже несколько лет, как никто в Ильморе ей не болел. Сама знаешь, что болезнь это опасная, особенно для тех, которые послабее. Конечно, лекари у нас постарались, но всех спасти не смогли. Двадцать человек мы потеряли. На кладбище земля была твёрдая, как камень, я все ладони сбил, пока копал, но не это важно. Вот, кручу, кручу… Не хочу переходить к новостям, но ты уж, наверное, и так всё поняла, да? Ты ж у нас умная. В общем, мама, Вильна, Ласси и Иле заболели. Ада была пару дней у госпожи Торре. Та её учит читать стихи так, чтобы получалось красиво, ну и попросила оставить её у неё подольше, чтоб Ада им заодно корзины плести помогла. Так что Ада не болела. Госпожа Торре как узнала, что у нас в доме трясучка, обратно к нам её не пустила. Отец сперва не велел звать к ним лекаря. Сказал, это не трясучка, а просто простуда, и само пройдёт, но потом уже и ему стало ясно, что эта самая трясучка и есть. Всех знобило и трясло, и потели они ужасно, и мёрзли, как ни укутывай. Мне отец рассказал. Он сам за ними ходил, а мне не велел заходить в дом. Ему-то трясучка ни по чём. Он болел, ещё когда мальчишкой был. Рассказал, что еле выкарабкался. Лекаря он потом позвал, но они все тогда уже почти два дня болели. Первой мама ушла. Потом Иле, а за ней Вильна. Ласси болела дольше всех, почти неделю. Обычно трясучка столько не тянется, но лекарь ей здорово помог. Настоями поил целыми днями, когда отец уже не мог, растирал и так, и эдак… В общем, она выжила, только теперь глухая. Сначала что-то слышала, если говорить громко, но потом совсем перестала. Лекарь сказал, что могло быть куда хуже, и главное, что она осталась жива. Сейчас она приходит в себя. Трясучка из Ильмора ушла, отец говорит, она всегда так быстро уходит и приходит, поэтому Ада вернулась домой и за ней ухаживает. Маму мы похоронили рядом с её родителями, а Вильну и Иле вместе на соседнем участке. Таблички подписали, и положили большие белые камни из Ильморки, так что, когда захочешь приехать домой и навестить их, не перепутаешь. Гарты дали нам денег, и Торре тоже, а ещё все твои ушли на похороны и лечение, так что пришли отцу ещё сразу, как сможешь. Ласси нужны припарки и лекарства. Лекарь говорит, есть надежда, что слух к одному уху вернётся, правда отец считает, что он просто хочет вытянуть из нас побольше денег. Знаю, ты будешь злиться, что я хочу уехать, но теперь, без мамы, здесь стало совсем тошно, сестрёнка. Уверен, ты бы меня поняла. Не знаю, что ещё сказать. Госпожа Торре сказала мне мужаться, и, наверное, я могу сказать тебе то же. Надеюсь, мы с тобой свидимся. Если можешь помочь, чтоб меня в столицу отправили, так, может, даже там. Твой братСедки Хальсон».