Унельм вздохнул, и сделал движение вперёд: Омилия была уверена, что сейчас он встанет и уйдёт с веранды. Но вместо этого он достал из кармана пару монеток.

– Ладно. Смотрите очень внимательно. Я покажу вам один… Но кое-что попрошу взамен.

Вот оно! Само собой.

– Вы разрешите мне говорить вам «ты». Уж не знаю, как у вас это тут принято, но вряд ли ты старше меня, не так ли?

Не дождавшись её ответа, он подбросил монетку в воздух – быстро, она мелькнула в воздухе серебристой рыбкой – и ловко поймал ребром ладони.

– Итак, показываю один раз, очень медленно… Смотри внимательно. Потом сама попробуешь.

И она посмотрела и попробовала, потому что мир продолжал кружиться, в толпа внизу – гудеть, и уже совсем скоро ей предстояло покинуть это неожиданное убежище и вернуться к любезностям Дерека Раллеми, ледяному взгляду матери и неизбежной встрече со Стромом, который помнил – если в последнее время в Стуже ему на голову не обрушивалось ледяных глыб – о чём она просила его в беседке.

– Отлично выходит! – сказал он ей, когда монетка медленно и непослушно растворилась в её руках. – А что это? У тебя тоже есть шрам?

Он смотрел на её предплечье. Драгоценный браслет, который она по требованию матери всегда носила на левой руке, сполз ниже, чем положено, и обнажил пару тонких белых полосок.

– Я рассказал про свой. А ты как эти получила?

– Я разозлилась кое на кого. Это было давно. В детстве.

Его глаза расширились – в их тёмной синеве мелькнуло странное, тревожное выражение, и Омилия замерла. Она сама не знала, что дёрнуло её ответить честно.

Что же, всё к лучшему. Это маленькое развлечение всё равно пора было заканчивать.

– Ну, что сказать… Мне кажется, мой способ злиться на людей гораздо разумнее.

От неожиданности она рассмеялась:

– Ну, не уверена, что получить камнем по голове – такой уж хороший результат.

Он не успел ответить, потому что на этот раз кусты качнулись выше, и у входа на веранду появилась Ведела. Она не подходила ближе, завидев, что госпожа не одна, но, судя по её взгляду и тому, что она явилась сюда сама, не последовав приказу, Омилии действительно нужно было идти.

И тогда она решилась, потому что это было лучше, чем увидеть, как в последние минуты разговора и Унельм Гарт растворяется в дворцовой толпе, становится таким же, как все. При мысли об этом ей снова стало тоскливо – и мир, до сих пор кружащийся в ласковых тёплых объятиях пунша, остановился и похолодел.

– Что вы хотели попросить у меня?

– Что?