Начиналось всё не слишком хорошо.

Старое платье Веделы было широко в груди и узко в бёдрах. На каждом шаге Омилия ожидала услышать сочный звук ткани, рвущейся по шву. По крайней мере, плащ – не синий, не голубой, хвала Миру и Душе – самый обыкновенный, шерстяной, серовато-коричневый, сидел неплохо… Вот только ощутимо покусывал кожу сквозь тонкую ткань платья.

– Как ты в этом ходишь?

Ведела невозмутимо пожала плечами:

– Он тёплый и удобный, пресветлая. Как сапоги?

– Жмут. Мне действительно нельзя надеть свои? Какие-нибудь попроще?

– Нельзя. Даже самые простые ваши сапоги стоят по меньшей мере тысячу химмов. Мои лучшие стоят пятнадцать. – Ведела говорила с ней, как с неразумным ребёнком, но в кои-то веки Омилии не хотелось спорить. Именно от служанки сейчас, как никогда прежде, зависела госпожа, и с этим нельзя было не считаться.

– Госпожа всегда зависит от служанки, – сказала Омилия вслух. – Сейчас я чувствую это с необыкновенной остротой. Напомнишь подарить тебе действительно красивые сапоги?

– Непременно, госпожа. Но в следующий раз, сбегая, надевать вам всё равно придётся эти.

Они обе шутили – и обе были напуганы.

– Ещё не поздно всё отменить, – заметила Ведела, словно прочитав её мысли. – Если пресветлая не…

– Пресветлая давно мечтает вырваться отсюда, – буркнула Омилия. – И это ведь всего на несколько часов. Утром буду на месте, как тиара в чехле.

– Как скажете, госпожа.

Некоторое время Омилия разглядывала пропуск, прикреплённый к плащу с внутренней стороны.

– Тут написано: «тридцать лет». По мне что, можно сказать, что мне тридцать?

Ведела улыбнулась:

– Конечно, нет, пресветлая. Но Мулли – надёжный вариант, поверьте. Ради денег она себе язык вырвет, а вы предложили много денег.

– Где она будет, пока мы будем снаружи?

– На кухне… Если желаете знать точнее – в мучном ларе.

– В мучном… Пять часов?