Дафна проглатывает протест и заставляет себя кивнуть. Она чувствует, что прощание повисло в воздухе, понимает, что это – чем бы это ни было – не будет длиться вечно, но она отдала бы все что угодно, чтобы задержаться еще на пять минут. Софрония берет руки Дафны в свои и крепко сжимает их.

– Сейчас нам нужно, чтобы ты была храброй, Дафна, – говорит Софрония.

На этот раз, когда Софрония обнимает Дафну, объятия подобны дыму на коже, который уносит ее во тьму.

Дафна приходит в себя, все еще стоя под северным сиянием. Насколько она может судить, прошло всего несколько секунд, но каждая частичка ее тела словно заново переродилась. Более того, она чувствует себя разбитой, неконтролируемой и ранимой. Но теперь рядом нет Софронии, чтобы снова собрать ее воедино.

Она не понимает, что произошло и как она могла говорить с Софронией, чувствовать ее прикосновения. Но она знает, что, чем бы это ни было, это было реально. Софрония была настоящей. Дафна хотела бы, чтобы ее сестра просто сказала ей правду, но знает, что Софрония была права – на самом деле ей это не нужно.

Дафна знает правду, всегда знала. Это еще не означает, что она знает, что теперь делать – какой бы привлекательной ни казалась идея перестать подчиняться матери, это не так-то просто. Слишком много нитей связывает их вместе, слишком большая часть Дафны принадлежит лишь той роли, для которой она была рождена. Но кое-что она все же знает.

Слегка дрожа, она сокращает расстояние между ней и Леопольдом, подходя и становясь рядом с ним.

– Утром ты должен последовать за своими братьями, – говорит она, не глядя на него. – Уведи их куда-нибудь подальше.

Какое-то мгновение Леопольд не отвечает, но когда он начинает говорить, его голос звучит хрипло:

– Нет. Я не убегу.

Дафне приходит в голову, что и она, и Софрония были правы насчет него – он очень храбрый дурак, но все же дурак.

– Софи отдала свою жизнь, чтобы спасти твою. И ты не можешь потратить этот дар впустую.

Какое-то время он молчит.

– Я думаю, что бегство как раз было бы пустой тратой ее дара, – говорит он. – Знаешь, она не просто пожертвовала собой ради меня.

Дафна хмурится:

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы мы с Софи умерли вместе, – говорит он, – вы с Беатрис ничего бы не узнали. Вы подумали бы, что Софи потерпела неудачу, что ее казнь была грубой ошибкой.

Дафне хочется возразить на это, но она знает, что он прав. Было бы легко поверить, что так оно и было. Она бы обвинила Софронию в провале и ее собственной смерти так же, как обвинила бы Темарин. Это было бы легко – определенно легче, чем обвинять собственную мать.