– Арраог! – выкрикиваю я, мой голос тонок. – Ты отравляешь своих детей. Детей, родившихся из крови и костей твоего любимого.

Драконица замирает. Она ничего не говорит. Все на грани, напряжено, ее пламя на миг затаено и сдержано. У меня есть мгновения, а то меньше, чтобы заставить ее меня услышать.

– Твой любимый продолжает жить, – говорю я, держа в руках ее разбитое, пылающее сердце. – Ты хочешь их почувствовать?

Она не отвечает. Но я все равно открываюсь, расширяя песнь урзула, пропуская через себя страхи трольдов. Их агонию, их ужас, их отчаянную надежду.

– Они – твои дети, Арраог, – говорю я. – И они напуганы. Только ты можешь их спасти.

Она запрокидывает голову и ревет, как кузнечные мехи, наполненные хаосом. Но я слышу ее слова.

Это слишком.

Боль слишком велика.

– Разрушение ведет лишь к еще большим разрушениям. – Я закрываю глаза. Песнь моего существования натягивается, но еще держит, давая мне ровно столько жизни и плотности, сколько нужно. – Но наследие твоего любимого – жизнь.

Она плачет. Она стонет. Ужасающая какофония, рев сталкивающихся планет, падения цивилизаций. Мы вне времени, вне пространства, есть только мы двое. Мы двое – и ее боль. Она тяжела. Она меня сломает.

Но я остаюсь с ней. Я обнимаю ее.

Затем я это чувствую – внезапную открытость, которой не было там раньше, прямиком к ее центру, к ядру ее сердца, ее существа. Одним-единственным, быстрым ударом я могла бы послать туда ва-джор. Он бы тут же обратил ее в камень, и она оказалась бы за гранью боли, за гранью пламени, за гранью уничтожения мира. Это соблазнительная перспектива.

Но это не мой дар.

Я тянусь в это пространство уязвимости. Вместо камня я предлагаю… покой.

Он поет из каждого камня урзула, даже из микроскопических фрагментов пыли разбитых кристаллов. Миллионы миллионов голосов поют, вибрируют, несут мой дар стрелой чистой энергии. Она попадает в цель, вворачивается в ее расплавленное нутро и сливается воедино с ее пламенем. Ярко-алый жар превращается в ослепительный, сияющий белый.

Арраог делает вдох.