К счастью Реборна, тронный зал принял сегодня не много жаждущих аудиенции, хоть народу в нем было не протолкнуться: с лордом Раймондом Лонгривером прибыло около пятидесяти селян с Кримгофа, гораздо меньше слуг и на удивление ни одного сквайра, лорд Торас Бернхолд приехал в столицу с сыном и стоял мрачным корявым деревом, опираясь на трость столь же вычурную, сколь и безвкусную, он был недоволен очередностью своего обращения к королю. Не очень известный, мелковатый, но любивший праздники, приемы и тому подобное лорд Роберт Пиреней прибыл с женой просто так, чтобы посмотреть на столицу, на короля и на королеву и сказать то, что и так все уже знали: он очень рад всех приветствовать и всегда предан короне, а посему был пропушен первым. Жена его, как две капли воды похожая на служанку, стоявшую у нее за спиной, все время цепляла его за руку, будто боясь, что он их перепутает. Наверное, поэтому на ней было так много побрякушек и алое, кусающее взгляд платье.

– Существовать в округе стало совершенно невозможно… – в качестве доказательства лорд Лонгривер предъявил красные глаза и тяжелые мешки под глазами, – Эти ужасные твари, мой король, ужасные, совершенно… Они обходят ловушки, охотники бессильны. Люди уходят из домов вопреки приказам, а скоро собирать пшеницу… если останется, что собирать. В округе не осталось ни одного охотника, ни лисицы, ни хорька… они просто их боятся.

Лорд Лонгривер только оправился после произошедшего в Кирмгофе, как на его седую голову свалилось еще одно несчастье. Событие ежегодное, однако же не менее неожиданное. В Кирмгофе начали кричать суслики. Ночами они выбирались из нор и шастали по деревне, заглядывали в дома в поисках пшеницы, съестного и чего покрепче и кричали, кричали, совершенно не боясь себя выдать. Бег их был так же быстр, как и крик, а потому их не могли догнать ни сковороды, ни вилы, ни псы. Столь странное поведение сусликов объяснялось большим количеством съеденных ими турмалиновых груздей, вселяющих в грызунов дух волков. Лето в этом году выдалось урожайное, и их стаи увеличились втрое – они покидали Кирмгоф и селились на соседние земли. Лорд Лонгривер третью весну приезжал к престолу в поисках справедливости, но только в этом году привез с собой всю деревню. Люди были склонны не верить ему, а иные даже осмеивали, поэтому прежде престарелый лорд выписал из столицы барда, чтобы тот сложил балладу о природной несправедливости. Бард, обвешанный атласом и пурпурными пуговицами, пришитыми на шелковые нитки, как истинный, честный исследователь, искавший славу не в грезах, а приключениях, посетил илистый лес под пологом лунного света. Он ждал… не часто выдавалась минутка сложить смешливую песню о лысом, пугливом лорде, страшащегося безобидных созданий. Во мраке толстых стволов и веток зажглись твердые шляпки грибов, сияющих, словно брюшки огненных светлячков, пыль их оставляла на пальцах холодные огненные следы и заставляла чихать. Между ними тенью пробежало что-то мелкое и очень прыткое, а потом еще и еще… Вскоре брад визжал вместе с сусликами, пытаясь отбиться увесистой лютней. А они все кричали и кричали, отрывая от его небесной мантии алые пуговицы. Духи волков плясали над их тучными тушками, тени вытягивались, превращая плотные жирные тельца в когтистые черные тряпки, острые зубы – два острых зуба у каждого – навсегда застряли в певчей памяти прекрасного Поэльо, будто это были львиные клыки. Бард покинул замок лорда наутро, гордо провозгласив, что суслики – не его профиль и он рожден для чего-то более великого. А уже к обеду лорд Лонгривер взял крестьян с Кирмгофа с собой в столицу. В конце концов, рассудил он, король видит их не в первый раз, люди они ему не чужие и, стало быть, вполне может помочь. В отличие от короля Дорвуда, который только и делал, что обнажал белые зубы под рыжей бородой в унизительном хохоте. Одел он селян поприличней, распотрошив праздничные одеяния своих слуг.