— Твой вид не оставляет после себя ничего, кроме разрушения, оркадиус, — сказала она, слабея с каждым мгновением. — Я проклинаю тебя.

Гримнир опустился на одно колено и склонил голову набок, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Я этого не делал, ты, паршивая коротышка, так что держи свои проклятия при себе. Фо! У меня и своих забот хватает. Этот… — Дернув подбородком, он указал за пределы Форума жестом, означавшим, что он имеет в виду Одина. — решил нарушить какой-то древний договор между богами. Это не мое дело. Я не дам и крысиную задницу за этот мир. Пусть он горит, говорю я! Но проклятый змей, которого защищает Один — мое дело. Чудовище, порожденное корнями Иггдрасиля. Чем скорее я воткну нож ему в глотку, тем скорее смогу убраться из этой вонючей дыры. Ты говоришь, это твои маленькие владения. Тогда, конечно, ты это чувствуешь? Где Нидхёгг залег на дно, а?

Волчица с каждым вздохом становилась все тоньше, все меньше. Теперь она была едва ли крупнее мастифа. Завитки ее существа спиралью уходили в темноту.

— Я не могу, — сказала она через мгновение. — Но я чувствую его. Того, кого ты зовешь… Один. Направляйся к Тибру… разрушенный мост к Ватиканскому холму. Сердце… Сердце их Пригвожденного Бога…

Волчица замолчала.

— Что это значит? — спросил Гримнир. — Сердце их Пригвожденного Бога? Сердце их Пригвожденного Бога что?

Но Римская волчица больше ничего не сказала. Lupa Romae, дух-хранитель Вечного города, со вздохом обратилась в дымку и поплыла над разрушенными камнями своих древних владений. Губы Гримнира скривились в усмешке. Он поднялся на ноги и цокнул; струйка слюны полетела вслед рассеивающемуся пару.

— Тогда я сам найду этого червяка, ты, бесполезный щенок, — пробормотал он.

Остановившись, чтобы взять рваное, кишащее паразитами одеяло из развалин хижины и накинуть его на плечи и голову, как плащ нищего, Гримнир в последний раз оглядел Форум, прежде чем уйти в ночь.

Капитолийский холм возвышался над разрушенным форумом; за этим природным бастионом, усеянным сломанными куполами, колоннами и искривленными оливковыми деревьями, небо сияло, как расплавленная медь. За ним простиралась равнина Кампо Марцио; это было новое бьющееся сердце Рима, смесь старого камня и нового дерева, сгрудившаяся в тесноте, защищенная извивающейся рекой Тибр. Бесчисленные огни прогоняли холод поздней осенней ночи. Пламя исходило от свечей и фонарей, от светильников и факелов; огромные жаровни поднимали в воздух ароматный дым, а в палаццо по всей равнине горели камины. В этом ярком оранжево-желтом сиянии жители Кампо Марцио собирались на улицах.