И Гримнир пробрался в самую гущу их. Он шарахался от самых ярких огней, а изъеденное молью одеяло отпугивало любопытных. Свободной рукой он прижимал его к груди; ткань скрывала его скрюченную фигуру, а капюшон, который он соорудил, накинув на голову, оставлял видимыми только острый подбородок и тонкие губы — и тлеющий блеск его глаз. Его правая рука никогда не отходила далеко от костяной рукояти Хата.

Итальянцы представляли собой бурлящую разноцветную толпу; они танцевали под музыку барабанов, труб, флейт и тамбуринов. Винные лавки продавали свои товары с задков фургонов; не желая отставать, бродячие торговцы предлагали всевозможные виды пикантного мяса, хлеба, сыров и сладостей. В центре обширных палаццо появились импровизированные театры, где по вечерам выступали мимы и непристойные шоу, жонглеры и шарлатаны в темных одеждах. Ночной ветерок доносил запах благовоний.

Из того, что он понял, всего лишь день назад эти самые крысы, которые сейчас кутили и слонялись по улицам, как кучка коварных пьяниц, борющихся за первенство среди шлюх, были злейшими врагами, втянутыми в назревающую гражданскую войну, в которой участвовали золотопромышленники, бароны Колонна и Орсини и их наймиты, против народного трибуна Рима Колы ди Риенцо и его сброда, включая старого синьора Каэтани и его крыс, которых он подслушал на Аппиевой дороге днем ранее. Все они собрались перед заходом солнца в восточной части города, у ворот Сан-Лоренцо на Виа Тибуртина, и сразились между собой. Когда пришло время подсчитывать цену, оказалось, что Колонна и Орсини проиграли.

— Мертвы, — услышал Гримнир возглас какого-то пьяницы, когда тот, словно призрак, проходил мимо, держась в тени, окружавшей открытый двор. Вино текло по плохо выбритому подбородку мужчины; он махнул куском говядины в сторону востока. — Стефано Колонна, старик Орсини и все их парни! Мертвы, как Христос на кресте!

— Богохульство! — крикнул кто-то еще из-за толпы хулиганов, окруживших мужчину. Обнажились ножи, из-под плащей появились дубинки, и вскоре двор позади Гримнира огласился лязгом стали дерущихся пьяниц.

Тонкие губы скрелинга растянулись в презрительной усмешке. Несмотря на краски и карнавал, высокомерие и древность, Рим был не более чем скоплением вооруженных лагерей, каждый из которых боялся того, чего не понимал, и еще быстрее обнажал сталь. Многие из них были перепуганными певцами гимнов. Боялись адского пламени, проклятия и потери любви своего Пригвожденного Бога. Гримнир расхохотался. Червякам следовало бы бояться того, что скрывалось за пределами их лагерей, их свечей, их палаццо и их огней. Вот что было этой ночью настоящей угрозой. То, что убило их духа-хранителя, теперь охотилось за ними, и оно затаило злобу, старую, как Рим; оно было более реальным, чем их ничтожный, жеманный Дьявол. Это было существо из Древнего Мира, и от него пахло древним инеем, пеплом и соляной пеной, густой медно-красной кровью и раскаленным железом. И оно охраняло их смерть.