Гримнир встает:

— Мудрость подсказывает мне, что это конец пути. Она говорит мне о том, что я умер за пределами берегов Настронда, так что игра окончена. Но мое чутье… мое чутье говорит мне, что мне еще многое предстоит сделать. Что бы ни дергало меня за ниточки и ни заставляло плясать под свою дудку, я думаю, со мной еще не все кончено.

— Так ты вернешься? — Желтые глаза Скади следят за ним, пока он возвращается по своим следам.

— Я вернусь.

— А когда ты доберешься туда?

Гримнир останавливается. Он оглядывается на нее, прищурив свой единственный горящий глаз:

— О, когда я вернусь, я собираюсь содрать шкуру с этой болотной ётун, как плату за твою жизнь. А потом я собираюсь найти этого Мимира и выбить из него ответы. Я даю клятву в этом, во имя Имира.

— Я буду настаивать на этом, — говорит она, ее голос слабеет. — Спой песню над моей пирамидой, Гримнир, убийца родственников…

Гримнир вздрогнул. Он с трудом открыл глаза. Рассвет был не за горами. Небо на востоке посветлело, бархат, усеянный звездами, сменился тонкой огненной лентой. Сквозь льющуюся кровь, сквозь выворачивающую внутренности агонию Гримнир не издал ни звука — до этого самого момента, когда с его губ сорвалось непрошеное слово:

— Скади.