Он замечает проблеск света в центре небольшой рощи, где дубы и ивы шелестят на теплом ветерке; его острый слух улавливает тихий скрежет стали по камню. Вокруг себя он видит знакомые руины, увитые плющом стены из изъеденного камня и колонны, обломанные, как гнилые зубы.

Там он находит Скади, сидящую у небольшого костра. Она вернулась в его лагерь, расположенный рядом с ручьем, бьющим из скал; там она точильным камнем подправляет край его длинного сакса.

— Ты мертва, — бормочет он в качестве приветствия.

Ее желтые глаза озорно блестят:

— Фе! Ты тоже мертв, болтливая обезьяна. Или почти мертв.

— Ну и что теперь, а? — Гримнир садится рядом с ней. — Так вот что происходит, когда мы отправляемся куда-нибудь за пределы Настронда? Мы продолжаем жить воспоминаниями, пока черви не съедят то, что осталось от нашего проклятого трупа?

— Сиськи Хель! — восклицает она, косясь на лезвие Хата. С лезвия капает черная кровь. — Откуда мне знать? Это твоя память, идиот. Насколько я знаю, ты все еще где-то там, тратишь время впустую, ожидая, когда у этого коварного всадника на скамьях наконец-то вырастут яйца и он прикончит тебя раз и навсегда.

Гримнир усмехается:

— Итак, пока эти проклятые любители стоять на коленях мучают меня ради удовольствия старика Одноглазого и его змея, я собираюсь мучить себя воспоминаниями о первой борозде, которую я вспахал за тысячу лет. Клянусь Имиром, эти певцы гимнов, должно быть, действительно заразили меня.