Гримнир отпрыгнул назад, когда топор снова поднялся, ища источник его жизни.

Гиф резко задохнулся; он что-то проревел — предупреждение, от которого Гримнир остолбенел и отступил от свистящего топора.

— Что? — Гримнир рискнул искоса взглянуть на брата своей матери.

— Посмотри на это, я сказал!

Гримнир повернулся и встретился взглядом с мертвыми глазами существа… и узнал неподвижные черты, так похожие на его собственные и на Гифа. Кожа существа была мертвенно-синей и местами покрыта старыми татуировками. Его волосы были цвета соломы, с бусинками из потускневшего серебра, пожелтевшей слоновой кости и покрытого коркой грязи янтаря, прилипшими к прядям, как воспоминания; у него был острый нос, лицо длинное и заостренное. Между почерневшими зубами свисал пересохший от соли язык. На его шее все еще виднелись шрамы от веревок, свидетельствующие о его смерти, а также руны силы, вырезанные на его бескровной плоти. Руны заклинателя. Руны ведьмы.

— Это?..

От ответа Гифа по спине Гримнира пробежала дрожь отчаяния.

— Радболг, брат мой. Что случилось? Кто это с тобой сделал?

В глазах драуга не было узнавания. Только жгучая ненависть ко всему живому. Он наклонил голову, глядя на Гифа так, словно видел его впервые. Старый скрелинг поднял руку.

— Радболг, — сказал он срывающимся голосом. — Посмотри на меня. Вспомни. Кто…

Но драуг, слуга Идуны, который когда-то был Радболгом, сыном Кьялланди, ударил Гифа топором плашмя. Удар сбил того с ног. Гримнир наблюдал, как он пролетел через руины, неудачно приземлившись среди обломков камня и поваленных колонн; он услышал отвратительный хруст ломающейся кости, хриплое проклятие, а затем — ничего.

— Гиф! — позвал он. Ответа не последовало.

И когда драуг пришел за ним, Гримнир дал волю своему гневу.