* * *

— Мы сейчас к палате Сердоликовой выйдем, не в самой, рядом с ней, — Борис коротко объяснял, что будет. — Ты, — кивок Михайле, про Федьку молчи. Не ты его убил, а кто — неведомо. Понял?

— Понял. А… дальше что со мной будет?

— Поедет боярин Ижорский в свои владения. Женится, да и поедет.

— Я⁈ За что⁈

— Считай, наказание твое. Что — не знал ты об их замыслах? Знал все, и виноват тоже, только ты передо мной вину свою искупил. Почти. За то и боярство дарую. А женю, чтобы на мою супругу заглядываться впредь не смел.

— Как будто, что-то от женитьбы поменяется.

— Вот и посмотрим. Опять же, у Ижорского дочь осталась, не присмотрена, не устроена. Ей муж хороший надобен, а тебе жена — договоритесь.

Михайлу аж передернуло. Но смолчал, понял, не ко времени спорить.

Вот выйдут они из потайного хода, и уйдет он, возьмет, да и уйдет! А чего ему тут?

Устинья рядом с ним не будет никогда, а на чужое счастье смотреть, зубами скрипеть? Таких сил нет у него, да и не будет никогда.

Уедет он, далеко уедет, может, в ту же Франконию, деньги есть у него, а франконцев не жалко.

Вот и выход, Борис в глазок посмотрел, потом повернул что-то, дверь открылась.

— Вроде, тихо все. Быстро, выходим.

И верно, тихо было в коридорчике малом, а неподалеку шум слышался, говорили что-то…

— Божедар, — опознала Устинья.

— И боярин Пущин. Что ж, надобно туда идти.

Борис развернулся, да в палату Сердоликовую и направился. За ним Устя, а за ними и Михайла… а куда ему еще сейчас? Из коридорчика с кладовками другого выхода и нет, ишь ты, сколько он тут ходил, а про потайной ход и не ведал.

Хитры государи… одно слово — соколиная кровь.

* * *