И тут она споткнулась. Не о него. О свою собственную боль. Вопрос о матерях с малышами вырвался из глубины – из памяти о женщинах в ее поместье, из профессионального знания, что без решения этого школа для многих останется недоступной роскошью.
Он задумался. Всего на секунду. Она видела, как работает его ум. Не линейно, а системно. Он схватил проблему, проанализировал ее ограничения (помощь семьям – неэффективно, несправедливо) и – бац! – в его глазах вспыхнуло не решение, а революционная концепция. Азарт первооткрывателя.
Елена почувствовала, как земля плывет. Дневной приют. Ясли. В XVIII веке. Идея была ослепительно проста и гениальна. Она знала научно о важности раннего развития, о необходимости социализации детей, о том, как освобождение времени матерей поднимает экономику семьи. Почему она, с ее знаниями, не предложила этого?! Она застряла в рамках траура и ненависти, а он... он мыслил, как реформатор, опережающий время.
Она смотрела на него, на Леонарда де Виллара, и ледяная крепость ее души рухнула. Никакой расчет, никакая игра не объясняли этого момента чистого, ошеломляющего инсайта, рожденного из ее реплики. Восхищение, немое и всепоглощающее, смешалось с паническим страхом.
И в этот момент, когда он нервно, задумавшись, поправил прядь волос у виска... Мир перевернулся. Дежавю. Удар хлыстом по памяти. Тот самый жест. Резкий, чуть угловатый. Точь-в-точь как тогда. В лифте. Перед тем, как ее мир рухнул. Перед тем рассветом...
Музыка сменилась. Фонтаны поблекли. Бал умирал. Елена чувствовала себя опустошенной. Ее картина мира треснула по всем швам. Она пыталась собраться, беседуя с герцогиней, но мысли метались: невозможные фонтаны, школа-система, ясли, этот жест...