– Тогда, может, сегодня поедем к блокпосту? Уже ночью ты будешь в безопасности, в закрытом боксе роддома или больницы. Там, конечно, есть связь, и ты сможешь сообщать каждый свой шаг нашим родным. А в том, что я найду тебя… вас… после всего… странно и сомневаться.

Она помолчала, опустив голову, потом остро глянула в глаза мужу:

– Ты совершенно в этом уверен?

Макс не выдержал ее пронзительно-вопрошающего взгляда: никто из них ничего достоверно не знал. Что творится, за страшным блокпостом, за брошенными поселками, за вымершим пригородом? Как живут там теперь люди, какие у них правила? Что по этим правилам сейчас положено делать с карантинными роженицами? И с их новорожденными детьми? А если их разлучат после родов, – и ребенок будет потерян навсегда? А вдруг Катю заразят в больнице или где-то еще, и она, обессиленная беременностью, не справится с болезнью? А если он сам… Все эти жалящие «если» и «вдруг» жужжащим роем накинулись на него – и он, никогда ни перед чем не отступавший, стиснув зубы и коротко простонав, в минутной беспомощности склонил перед женой свою крупную, под машинку стриженную голову.

– Вот видишь… – Катя горько улыбнулась и нежно провела рукой по его колючему «ежику». – Лучше нам оставаться вместе так долго, как возможно. Ведь каждый час может стать последним. Или даже минута… – она не поняла, почему поднявший в этот момент голову Максим вдруг резко дернул ее за руку, увлекая в непросохшие кусты.

– Пригнись! – отчаянно прошептал он и жестко надавил ей на плечо – так, что женщина инстинктивно повалилась на колени.

Сквозь поредевшие листья они теперь четко видели метрах в ста с небольшим, на другом конце просеки, четыре высокие человеческие фигуры в резиновых противочумных костюмах, противогазах и с автоматами на груди. Все они были повернуты в сторону опушки, на которой притаились ошеломленные супруги, – из чего те бесповоротно поняли, что замечены. Секунду постояв, автоматчики быстрым шагом направились к ним через усеянную низкими пнями поляну – и Максим мягко потянул Катюшу за собой, коротко скомандовав:

– Уходим. Они нас видели. Сейчас главное – увести их от джипа: его нельзя потерять. И от люка…

Зная, что жена не может идти так же быстро как он, Максим вынужденно замедлял шаг, копчиком чуя приближение погони. Он бы не боялся быть пойманным, если б точно знал, что только ему грозит обсерватор, а с Катей точно поступят гуманно. Но что считалось теперь гуманным? И по отношению к кому применялась еще недавно провозглашенная высшей ценностью гуманность? Не шестое – у него их было гораздо больше – а, наверное, шестнадцатое чувство подсказывало бывшему воину, не раз ходившему в опасную разведку, что человечность, скорей всего, не распространяется теперь на злостных нарушителей карантина в условиях всеобщего мора, – и он молча тащил послушную жену за собой, хотя и знал, что расстояние между ними и преследователями драматически сокращается.