Первую рану сын тумана получил как-то на редкость нелепо, и испытал даже не боль – обиду на себя самого, упустившего важное и расплатившегося вполне заслуженно. Уже поверженный служитель, сочтенный бессознательным, дотянулся до чужого кинжала и распорол ногу нэрриха ниже колена.

Сразу стало теснее и опаснее на берегу, сразу сделалась вдвойне желанна способность старших опираться на воду хотя бы для одного шага, позволяющего порой не просто увернуться – выжить… Пока Кортэ везло, но теперь он осознавал все полнее, что держится именно на озлоблении и ошибках врагов, то есть – на чистом везении, поскольку сил и опыта не хватает, усталость копится, а проклятый Ноттэ наверняка нанес черту там, куда тень вовсе никогда не добирается. Или время движется как-то неправильно? Наконец, если разобраться, что вообще забыл на этом берегу он – нэрриха Кортэ, не способный заболеть чумой и не желающий сочувствовать глупым затеям людишек, живущих так мало и безрадостно, что преждевременная смерть для них – почти что пустой звук…

Стрела прошила тело с коротким хрустом. Дыхание оказалось выбито, на губах вскипела розовая пена. Стало еще сложнее двигаться, густой воздух не тек в легкие, лишь затыкал горло. С дальнего берега донесся испуганный крик – и Кортэ впервые за время боя то ли вспомнил, то ли осознал: гвардеец там! Хосе упрямо ждет, он вынужден со стороны наблюдать за происходящим. Стало вопреки прежним мыслям, вопреки боли, жаль нелепого мальчишку, третьего сына рода, в котором и первый-то сын наверняка наследует пустоту в кошеле и сомнительное уважение к имени, давно ставшему лишь эхом былого величия. Но эта глупая людская придумка для ловли наивных мальчишек – честь – тоже требует противного здравой логике и уверяет: у тебя, дон Хосе, есть право ввязаться в чужой бой, непосильный и заранее безнадежный.

Вторая стрела клюнула Кортэ в плечо и отбросила далеко, уронила в воду, красную от крови, прохладную, дарующую краткое и бессмысленное мгновение облегчения.

Кортэ еще успел извернуться и уйти от удара клинка, почти встал – но в спину с хрустом врезался тяжелый топор на длинной рукояти.

Вода с плеском приняла тело, мир, отрезанный этим последним для сознания ударом, сразу сделался чуждым и отстраненным… Дальнейшее знал только ветер, в его дыхании сын тумана ощущал, как глупые люди радуются своей глупой победе, как они топчут опустевшее тело, как рубят его, уподобляясь мясникам. Как далеко – на другом берегу – воет, уткнувшись в ладони, мальчишка Хосе, уверенный, что теперь багряные пойдут по тропе. Достигнут острова и тогда уже никто не помешает заступить им дорогу и отомстить, и тоже узнать, каково это – когда твою жизнь разрубают мясницким топором.