— Я люблю вас, — всхлипнула колючка. — Я так вас люблю.

— Я люблю тебя, — тоже шмыгнула носом Ксюша.

— Я люблю тебя, — сказал Костя. — Очень люблю.

И тишина воцарилась на несколько секунд, тишина острая, как заточенная турецкая сабля. Маленькая семья так и застыла, обнявшись, прижавшись друг к другу, не желая опускать рук, отчаянно хватаясь за последние секунды, за последние мгновения.

А потом дети мигнули еще раз и больше не появились, растворившись окончательно, как туман, как тающий на рассвете дым. Шелестова покачнулась, сжимая теперь лишь воздух, цепляясь за него, за исчезнувших близнецов, всхлипывая.

За окном всходило солнце.

Я помог девушке удержать равновесие и подняться. Она улыбалась и плакала. Улыбка была такой же, как у Ксюши еще несколько минут назад. Очень яркой, очень теплой, полной заставляющего замереть света. Замереть, потому что вот оно — чудо.

Шелестова была так спокойна.

Я не понимал, мне хотелось орать. А Мара была спокойна.

— Мара…

— Ты знаешь, — перебила меня девушка, обнимая, утыкаясь лбом в грудь, — я хочу лет через двадцать гулять по парку с тобой и увидеть их краем глаза. Конечно, они будут не такими, они будут другими. Выше, взрослее, у них будут другие лица и другие голоса, их будут по-другому звать… Они будут есть мороженое в рожке, фисташковое у Ксюши и шоколадное у Кости. Они не узнают нас. Не вспомнят, пройдут или проедут мимо на великах, роликах, самокатах, лыжах или коньках, или этих ужасных гироскутерах. Они будут улыбаться, о чем-то спорить, размахивать руками… Они часто спорят. Но я узнаю их, и ты узнаешь. И свет фонарей будет в их волосах, конечно совершенно других волосах. Это будет поздней весной, или летом, — голос Мары стал совсем тихим, слезы катились все чаще и чаще, она крепко сжимала мою рубашку, — или осенью, или зимой. И будет падать снег или идти дождь, или светить солнце. Но они обязательно промчатся мимо, в ярких майках и драных джинсах, или шапках с помпонами и красных варежках. — Мара вдохнула поглубже, чтобы унять слезы, и зачастила с каждым словом все быстрее и быстрее. — И мы застынем с тобой на миг, обернемся, я сделаю шаг, может быть попробую окликнуть, позвать, что-то сказать, спросить, протянуть руку… Или просто удивленно вздохну. Ведь правда? Ведь так и будет? Да? Волков, скажи мне, что так и будет!

Я нащупал свободной рукой в кармане четки, сжал, чувствуя, как гладкие костяшки и собственные ногти впиваются в ладонь. Еще сильнее, чтобы боль помогла прийти в себя, и поверить ее словам. Очень хотелось верить. Как никогда.