Лёшка попытался удержать заваливающегося к земле цайс-мастера, но тот был слишком тяжел, слишком холоден. Пальто разошлось, намокший камзол облез, открывая прозрачно-синее тело, ямки позвонков, наледь лопатки.

— Солье!

Казалось невозможным звать цайс-мастера по имени, но Лёшка хотел хоть таким способом заставить Мёленбека ожить.

Не помогло.

Пальцы в конце концов соскользнули, и старик ничком, ледяной глыбой, облачённой зачем-то в одежду, уткнулся в траву. Через мгновение тело его надвое расколола трещина, пальто окончательно разошлось, тряпки облетели, и всякое сходство с человеческой фигурой пропало. Лёд быстро таял, и Лёшка какое-то время просто стоял рядом, отступая от несмелых, натекающих из-под глыбы ручейков.

Перстень в кулаке врезался в ладонь.

Тяжело, неуклюже ворочалась боль, с которой надо было как-то сжиться, а она то поднималась волной, подступая к горлу и перехватывая дыхание, то опускалась вниз, обнажая странную пустоту в Лёшкиной душе.

Будь Ке-Омм хоть трижды спасён, но Штессан, Мальгрув, Мёленбек…

Лёшка зажмурился, мотнул головой и пошёл будить брата. Ромка проснулся, стоило его лишь тронуть за плечо.

— А где эти? — спросил он, оглядываясь.

— Кто?

— Странные мужики.

— Ушли, — сказал Лёшка. — Раскидали уродов и ушли.

Ромка пощупал бок.

— А меня ранили или нет?

— Я тебе потом расскажу.

— Не, я же помню. Рубашка, смотри, вся в крови. Хрен отстираешь теперь.

— Нафиг ты полез-то? — спросил Лёшка.

— Ага, а с кем бы я потом в хоккей играл? — фыркнул Ромка. Он недоверчиво просунул палец в дырку на рубашке. — Мурзу тоже отметелили?

— В кустах лежит.