— Ага, можешь шевелиться.

— Могу?

Мурза качнулся назад.

— Алексей, — хрипло позвал Мёленбек, — подойди. Мне нужно… сказать тебе…

Он поднял руку. Лёшка повернулся. Мурза, стиснув нож, послал его в открывшуюся Лёшкину спину. Придурки, успел подумать он. Циркачи! И вскрикнул от жуткой, прошившей насквозь боли. Даже не понял, что с ним. Ударила молния? Взорвался газовый баллон? Умер или жив? Что-то укололо щёку. Трава? Мурза сжался, стукнувшись лбом о туфли Пыхаря. Когда это он умудрился упасть?

Штессан откинул носком сапога выпавший нож-бабочку.

— Так это и работает, — сказал он.

— А как долго? — спросил Лёшка, подсаживаясь к цайс-мастеру.

Иахим пожал плечами.

— Если забыть о ненависти, то всего день. Может, два. А если помнить, то всю жизнь. Сам же и будешь подпитывать.

Мёленбек нащупал и сжал Лёшкино запястье. Его лоб пошёл трещинами, сквозь бороду, виски, нос, уродуя лицо, проступили ледяные наросты. С дыханием из цайс-мастера вырывались снежинки.

— Я всё-таки умираю, — сказал он.

Лёшка замотал головой.

— Нет-нет, у меня ещё есть кристаллы.

Он показал Мёленбеку оставшиеся камни, и тот выбил их рукой.

— Это не то… Алексей. Шикуак, он всё же убил меня. Я должен был… стать… — Мёленбек, наклонив голову, посмотрел на Лёшку. — Новым Шикуаком… там, в Замке…

Он закашлял. Со снежинками выплеснулись капельки крови. Лёшка поднял глаза на вставшего рядом Штессана.

— Мы можем отнести его в особняк.

— Нет, — слабо улыбнулся Иахим, — нам, видимо, пора.

— Почему? — спросил Лёшка.