— Ты еще пахнешь морем. И борода — мог бы наконец-то и сбрить!

— Тогда я не узнал бы себя в зеркале.

— Ага! Этот блеск в глазах — новая охота — скажи, что подстрелил?

— Ну-ну-ну, госпожа позволяет тебе так набрасываться на гостей? У старого человека может же и сердце не выдержать. Но дай же я погляжу на тебя! С каждым годом все моложе и грознее. А что ты сделала с волосами?

— Семьдесят семь косичек. Домашний дулос мне заплетает. Эта форма нынче пришла от Хуратов. Не нравится?

— Поворотись-ка.

— Пробовала уговорить эстле Амитаче. А эстле Лятек уговорил этот ее —

Упала со сломанной шеей. Нимрод для уверенности легонько пнул ее в висок, череп треснул, подобно молодому кокосу, выплеснулись соки.

Он осмотрелся снова — никого в поле зрения, ничего не шевельнется в окнах дворца, никто не переходит двор. Изнутри конюшен доносятся приглушенные голоса, ржание обеспокоенных коней (почуяли кровь?), но ворота закрыты. Он взял труп под руки и затащил в ближайшие кусты. Вернулся, присыпал песком пятна красного. Проверив сапоги и штаны (чистые), он огляделся в третий раз. Никого, ничего, никто.

В висящем над берегом озера главном приемном покое он наткнулся на сенешаля дома Бербелека. Сенешаль позвал слугу, чтобы тот проводил Зайдара к эстле Амитаче. Шли широкими, светлыми коридорами, наполненными запахами и звуками озера. Мелкая чешуя напольных и стенных мозаик ослепительно посверкивала; окна были широко отворены, в них вливались золотыми клубами африканский воздух, жара и ангельское сияние. Ихмет молодел с каждым шагом. Более легкий, более быстрый, более сильный, менее смертный.

Эстле Шулиму Амитаче они застали в надводном перистиле, что четырьмя, одна длинней другой, террасами спускался почти к самой поверхности озера; на самую высокую террасу выходила чуть ли не дюжина дверей из внутренних залов дворца. Перистиль окружали гидорные деревья, выморфированные из папоротника, фиг и пальм, часть из них уже настолько высока, чтобы упрятать мрамор в глубокую тень. Между деревьями мелькали перья ибисов и фламинго.

Эстле Амитаче сидела за гевоевым столом на правой стороне длинной террасы. Склоненная, что-то самозабвенно писала, нимрод видел только загорелую спину и распущенные золотые волосы. На колени, на белый лен ее длинной юбки, положила голову молодая львица. Шулима машинально поглаживала ее левой рукой.

— Эстле… — начал слуга.

Нимрод вбил ему затылочную кость в мозг.

Бросился к луннице. Он не брал с собой никакого оружия — не знал, где именно застанет Шулиму, — но с каких это пор оружие стало ему необходимо? Он укусил себя за язык, чтобы почувствовать вкус крови. Охота! Мир уступал его жажде.