— Насколько быстро ты получишь гелиографами ответ из Нового Вавилона?

— Семипалый никогда не спит. Пятнадцать часов.

— Передашь о намерениях Навуходоносора.

— Передам. — Он криво усмехнулся. — Такова моя судьба.

— Который час? Уже давно за полночь.

Эстле прижала ноготь к левой ноздре, взглянула, прищурившись, на вавилонянина. Пирокийный блеск падал на левую сторону ее лица, на левую грудь, классический александрийский абрис, на ее левое бедро и лядвие под гладкой тканью юбки; за ее спиной лежала темная Мареотида и отблески Александрии. На миг Аурелия даже перестала быть уверена, кого она видит перед собой: Алитэ или Деву Вечернюю. Моргнула, раз, другой.

— Стратегос Бербелек в эти мгновения уже контролирует Амиду и Пергам, — сказала эстле. — Марий Селевкидит будет коронован как король Четвертого Пергама. Иероним Бербелек как раз получил точку опоры, необходимую, чтобы перевернуть Землю. Пока не соберуться войска — и только на этот короткий момент, Гауэр, — у меня есть предложение Семипалому: он — либо Навуходоносор. С кем должно примириться Селевкидиту и стратегосу Бербелеку, а кто падет их жертвой, и чья страна будет разорвана Пергамом, Аксумом, Эфремовыми измаилитами — ну и одним из врагов-соседей — Эгипет либо Вавилон? Пусть Семипалый выбирает.

Гауэр покачал головой.

— Он никогда не нападет на Чернокнижника.

— Я не о том спрашиваю. Спрашиваю, даст ли он клятву о нейтралитете Бербелеку, признает ли Королевство Пергам и пошлет ли, в случае необходимости, свои войска в Эгипет. Ты ведь слышал, каково условие Золотого относительно союза: падение Вавилона.

— Да.

— Что — «да»?

— Да, Семипалый принесет такую клятву.

Эстле Лятек склонилась в кресле к эйдолосу кратистоса Вавилона:

— Ты уверен?

— Эстле, — вздохнул Гауэр, — я, увы, всегда уверен.

— А когда падет Чернокнижник…

— Если падет Чернокнижник, эстле, если.

— Если.

— Ба!