— Я предупреждала тебя, деспойна, я все должна буду рассказать стратегосу.

— Ох, да расскажи, расскажи. Разве я нынче не подала ему на подносе Эгипет и Вавилон? Не откажет же он мне в этой незначительной награде!

Глянула на Аурелию и встала, по-кошачьи потягиваясь. Аурелия также поднялась.

— Мне нужно заглянуть к выздоравливающему, — пробормотала эстле, мельком взглянув на какоморфную пташку в потолочном орниториуме. — Раз уж это превратилось в политическую проблему, стоит оговорить дату брака.

Однако остановилась в полушаге и, повернувшись на пятке, глянула на Аурелию. Держась подальше от вертящегося эфира, окружающего ее правую руку, она обняла лунницу и поцеловала ее в левую щеку.

— Спасибо.

— Я и правда не должна —

— Ты не на Луне. Сними это и пойди потанцуй. Увидишь, сколько найдешь охочих партнеров. Ты ведь риттер Госпожи — но разве не приходило тебе в голову, что сила — это тоже красота?

Υ О человеческой природе и цветах Гиакинфа

Υ

О человеческой природе и цветах Гиакинфа

За миг до того, как королевская диадема возлегла на висках Мария Селевкидита, из толпы у подножия зиккурата выскочил мужчина в черном джульбабе Паломника к Камню и, обогнав в рывке хоррорных и пергамскую гвардию, ткнул кинжалом в грудь интронизованного Селевкидита. Острие прошло сквозь плащ и тунику, чтобы, выщербившись, отскочить со скрежетом от торса аристократа иганази. Марий рыкнул песком и гравием, на момент исчез в пустынной пыли. Когда же та опала, ободранный от шкуры и мышц скелет покушавшегося скатился по каменным ступеням. Толпа смолкла.

Так на глазах Аурелии окончательный триумф ускользал из рук стратегоса Бербелека; победа, от которой зависело все, превращалась в поражение.

В небе на западе, со стороны Александретты и отстоящего от Амиды на более чем 2000 стадиев Средиземного моря, громоздился фронт черных туч. Король Бурь обещал Стратегосу Луны шторм столетия, который как минимум на месяц сделает невозможной навигацию, дабы ни один корабль с войсками Урала и Македонии не смог пока добраться до осажденного Пергама — и штормовые ветра рычали теперь и над Амидой, рвали огромные знамена с Четверомечием, коими был густо увешан Этеменанкейский Зиккурат и кои окружали раскинувшуюся внизу великую Площадь Атталидов. И теперь, когда все задержали дыхание, точно в тишине глаза бури стали отчетливо слышны хлопанье и шелест развевающейся материи, потрескивание древков, свист ветра между домами.

Секунда, две… Эта неподвижность сейчас взорвется, сейчас Амида затрясется от криков разъяренных — обманутых, разочарованных, испуганных, объятых отвращением — пергамцев; вместо того чтобы пойти за своим господином, они пойдут против него, волна разгневанной толпы хлынет вверх по ступеням зиккурата. Не чудовище, не даймона, не пустынный ужас, которым пугают детей, не его должно увидеть в святой диадеме. Ведь свободу от вавилонского плена им должен принести благородный и сильный виктор, прекрасный аристократ благородной морфы — и Марий был им до того самого мгновения, пока не проявилась его гесоматическая природа. Аурелия, хоррорные, гвардия, королевская свита, собравшаяся наверху зиккурата, вокруг и за спиной коронованного Мария, — они почти физически ощущали, как в здешнем керосе ломается Форма народа, сдвинутый камень качнулся, сейчас он покатится в пропасть, уже слышен грохот грядущей лавины; по коже шла дрожь, и в ушах ревела кровь.