— Я — риттер!

— Помню, ты ведь это непрерывно повторяешь, будто боишься позабыть. Но прежде всего ты остаешься Аурелией; когда б ты обладала волей, то сумела бы вырваться из этой Формы и —

— Прочь!

Он отскочил, это пламя обжигало по-настоящему, у него затлели рукава рубахи, еще даже не застегнутой.

— Значит, вот как! Понимаю. — Он окинул взглядом цветущий луг. Отыскал дрожащую завесу переливчатого сверкания, подошел, погрузился в радугу, расплывшись в ней половиной тела. Прищурившись, оглянулся на Аурелию. — Мне не следовало сомневаться, когда ты говорила, что не аристократка. Ты не аристократка. — Тут он сильно чихнул. — Подхватил из-за тебя насморк, — пробормотал он, вытирая нос. — Ты ввергаешь меня в жар. — Криво усмехнулся. — Потом целый день трясусь от холода. — В последний раз оглянулся на луг. — Когда-нибудь здесь будут расти огненные аурелисы, — сказав так, он исчез в радуге.

Аурелия так и не подняла взгляд на Кикура. Она сидела на земле со скрещенными ногами, вертя в пальцах гиацинт. Над раскинувшимся в бесконечность солнечным лугом танцевали бабочки. Одна присела ей на голову, голубые крылышки развернулись на темной коже. Аурелия понюхала сорванный цветок. Те, что росли вокруг, были раздавлены и обожжены, гиппирес еще минуту назад занималась здесь любовью с вавилонским аристократом. Ашамадер немало платил хранителям Флореума, чтобы те не только впускали его в любое время дня и ночи, но, главное, чтобы не обращали внимания как раз на такой вот мелкий вандализм. Аурелия ни мгновения не предполагала, что она — первая, кого он сюда приводил.

Она тихо рассмеялась себе самой — гиацинту — припомнив, с каким пылом Кикур выпытывал ее о подробностях жизни на Луне. Девушка была уверена, что он все изменит и приукрасит, когда станет рассказывать о них, о ней. А рассказывать — будет; она же видела, как, слушая, он предвкушает это грядущее удовольствие, видела эту сытую улыбку, не для нее предназначенную. Он не мог сдерживаться.

Но дело в том, что она также не могла сдерживаться. Могла полететь со стратегосом в Амиду, однако предпочла остаться в разрушенном Пергаме, плавиться в радостном вожделении земного аристократа. Что бы он ни видел в ней, было это нечто совершенно иное, нежели то, что в себе до сих пор видела она. Удовлетворение Аурелии, возможно, не станет настолько благородным, но — не менее насыщенным.

Завязав эгипетскую юбку, Аурелия вышла сквозь радугу на песчаную тропку, вьющуюся между геометрическими бесконечностями света. Коридор, непрерывную спираль тысячи оттенков, она миновала, не повстречав ни одной живой души. Флореум с начала осады оставался закрыт для гостей; впрочем, хранители и раньше не впускали случайных прохожих. Аурелия в задумчивости провела лепестками по лицу. Гиацинт был полевым цветком, растущим на этих лугах. Вчера она провела несколько часов, путешествуя сквозь здешние луга диких цветов, ведомая очередной легендой Кикура — легендой о тайных комнатах кратисты, попасть куда может лишь слепец. В тех комнатах якобы должен был кроме прочего находиться Завет Иезавели и чудесные Драгоценности Света: нематериальные украшения древних мастеров Огня, сверкания которых не в силах вынести ни один смертный.