Она сошла к каиковым пристаням. Здесь, в тавернах и приречных госпициях, жизнь не замирала никогда. Работали даже сгоревшие таверны, там подавали еду и алкоголь на сбитых на скорую руку столах, на свежем воздухе, под грязными лампионами и коптящими черным факелами. Аурелия знала, что все это — следствия войны, но не могла удержаться от неосознанных ассоциаций: грязь, хаос и дегенерация, на Луне мы бы не вынесли такой дисгармонии. Лунница уселась под сольным деревом, у стола с видом на нижнюю пристань, где, на узком кароскафе, как раз располагался лагерем Хоррор. Она глядела на работу моряков и портовых работников. Если только стратегос не желал утратить едва добытые земли, такая массовая переброска войск из Пергама пред лицом ожидаемого контрнаступления Чернокнижника могла означать лишь одно: силы Урала будут связаны где-то в другом месте.

Дулос поднес ей вино, низко поклонился. Как видно, она и вправду казалась аристократкой, особенно по контрасту с другими клиентами, в большинстве закутанными в дешевое рванье, скрывающее свежие увечья и несовершенства тел низкой Формы. Стыд тела недоступен людям подлейшей морфы (тело невольника — не его собственность) и морфы благороднейшей (совершенство не знает стыда); все остальные желали бы стать другими, но не могли измениться. Они отводили глаза, когда она смотрела на них. Кем бы она ни была — была чужой, пришла с армией Селевкидитов, — а их души в изрядной мере принадлежали еще Чернокнижнику. Они были освобождены, а теперь в хмуром молчании ждали освобождения от этой свободы.

Один лишь солдат усмехнулся ей открыто; она ответила улыбкой, безсознательно оборачиваясь к нему в полупрофиль и выпрямляя спину. Неважно, сколь окончательно она забудет Кикура, он останется в ее морфе навсегда — вещь никчемушная, но именно поэтому хранящаяся дольше. Впрочем, он ведь не был ни плохим человеком, ни плохим землянином. Она вспоминала его с ироничным умилением. Ради нее он сбрил бороду, противу вавилонской морфы. Часами шептал ей на ухо шутливые непристойности, вульгарные комплименты. И как же просто он вызывал ее смех своим безрассудным хохотом. Девушка уже тосковала по холодному прикосновению Ашамадера.

Солдат предложил ей жестом еще один кубок вина. Отказалась. Встала и, не оглядываясь, покинула пристань.

Собственно, а в чем состоит моя служба? — думала она, взбираясь по крутым улицам Пергама. Каковы мои повинности? Должна ли я оставаться подле стратегоса до конца, то есть до окончательного его предательства, окончательной победы или окончательного поражения? И как понять, что это наступило? Я уже даже не уверена насчет моего спора с Яной. Скажет ли стратегос хоть когда-либо прямо: «этого слова не сдержу»? А даже если скажет — он ведь стратегос, откуда бы мне знать, что это значит на самом деле? Ох, Госпожа, я ведь всего лишь хотела увидеть Землю!..