Так же знал обо всем и Николай, когда стоял на песке и, оглохнув от грохота волн, смотрел вслед жене, уходившей наискосок к морю. Там, сбоку, где волны плоские и небольшие, она войдет, пожимаясь и притискивая к бокам голые локти, быстро, чтоб не передумать. Поплывет далеко и на фоне красной воды голова ее будет маленькой и черной, как зимняя ягода шиповника. А он будет ждать. Придет большая волна, с широкими прозрачными плечами до облаков и в плоти ее он увидит рыб. И Дашу.

Он подошел ближе к воде, так, что волны грохали себя прямо перед ним, рассыпались, и подбегали к ногам низкой водой, покрытой пенным узором. Стал ждать.

Он знал так же и то же, что и другие мужчины, но было еще одно в нем. Он был другим. Совсем живым, но из чистых. И к нему приходили ядовитые желания, кусали, но яд не отравлял мастера света. И он падал духом и, бывало, трусил и причитал мысленно, виноватя кого-то еще. И ненавидел. Но когда приходила пора делать выбор, соленая вода его крови становилась прозрачной. И был он, как вечный маятник, что, качаясь, не сходит с начертанных линий. Потому женские знания были близки ему. Через сердце и веру.

А если б не это, не отпустил бы любимую. Но верил в то, что, когда бок о бок с ней поплывут морские сестры, узкие и мощные, играющие радостной силой без мыслей, она сделает правильный выбор. Только он не узнает он, какой. Но если веришь, надо ли знать?

Стоял и смотрел сквозь стену воды на красное солнце. И вода была, как жидкое греческое вино. Крутились клубки водорослей, мелькали ветки с цветами. Из нездешнего апреля принесло их. Сверкнула синим медуза, выкидывая над кромкой воды узкие щупальца. Море ревело и пело. Была в нем радость силы и радость быть.

Чередой радостных угроз прошли отсчитанные восемь волн перед девятой, огромной. И она пришла, еще не нависая, встала ровной стеной, деля собой мир пополам. В ее толще изгибали хвосты темные веретена рыбьих тел. На короткий миг сердце сорвалось — упасть к ногам на песок, от испуга, что нет ее, Даши нет! Но увидел и сердце просто стукнуло больно по горлу. Вот она, ее лицо с огромными глазами и раскрытый рот, волосы, откинутые водой с висков за спину и руки с растопыренными пальцами. Летела прямо на него и он засмеялся, протянул руки, готовый схватить ее будто с неба. Потому что вот так, когда-то, налетела на него своим лицом, идя навстречу по поселковой улице, и он пропал. Так говорят — пропал, но он жить тогда начал. Потому сейчас не закрыл глаз, не дернулся в сторону, — летела туда, куда и должно ей, к нему, в него. Но ловить не пришлось, волна наклонила голову, не прекращая петь свою песню, рассматривая его сверху, и стала складываться, заворачиваться внутрь себя, делая что-то, что, конечно, изучают ученые и даже рисуют графики, пытаясь объяснить жизнь воды. Но какие расчеты объяснят беспрерывное движение внутрь и наружу, живую плотность, что содержит в себе предметы и зверей, но мягкостью своей — убьет, не заметив? И, когда смотришь, как волна нагибает голову — отразиться в себе, то ветки чужого апреля, в крайнее время года среди зимы — не удивляют. Пришла из дальних миров, катя себя через миллионы их и пойдет дальше, выворачивая пространство и себя, переплетаясь. Пока все на свете есть.