Зотов и Гришенко согласно кивнули, а Михаил Моисеевич честно признался:

— Не очень…

Ал ведь им о яме под часовней ничего не рассказал и не собирался этого делать. У него были свои по этому поводу соображения.

— Разрешите позвонить? — попросил Ал и набрал номер жены. — Привет, Олечка, Василий Константинович не объявлялся?

— Звонил, — проворковала она, — сказал, что собирается, скоро будет.

— Отлично! Окажи мне любезность, разузнай у кого-нибудь, не приезжал ли нынче ночью в гостиницу грузовичок, кто его встретил и где он разгрузился. Для тебя, профессиональной журналистки, это не составит труда?

— Нет. Сейчас займусь.

— Целую, — сказал Ал и вдруг ему стало тревожно. Показалось, что своей пустяшной просьбой он очень серьезно подставил Ольгу. Но перезванивать не стал.

— Что-то не так? — спросил Михаил Моисеевич. Ишь ты, психолог, враз перемену в нем почувствовал.

— Не знаю. Но покоя больше не гарантирую. Не нравится мне этот гроб. Позвольте откланяться, господа. У нас с Федором Зинаидовичем дел невпроворот.

— Держите нас в курсе.

— Куда я денусь?

— Удачи! — напутствовали генералы, пожимая охотникам руки.

В машине Ал критически осмотрел Федора. Тот вперился в лобовое стекло, но явно ничего не видел. Весь в себе… Только аккуратно сжимал ногами трехлитровую пластиковую канистру, стоявшую на полу — остатки святой воды, не вместившиеся в бадейку.

— Федя, ау!

— А?!

— Ты хоть маленько поспал сегодня?

Он разулыбался:

— Веришь, Ал, мне не до сна.

— Понятно. Прими мои поздравления.