И вот когда ваш покорный слуга встретил эту женщину – тихую, неяркую, умиротворённую – она изумила и покорила своей потрясающей кротостью, первобытной в самом лучше смысле, первородной кротостью, не показной, а очень глубоко и прочно угнездившейся в характере. Я изумился этой кроткой женщине ещё и потому, что она согласилась быть женой и другом человека далеко не рядового, а творческого, возомнившего себя Златоустом. Буйный склад характера подобных «златоустов» нам хорошо известен. Человек с характером таким иногда похож на сумасшедшего с бритвой в руках, который к тому же страдает периодическими запоями – то творческими, то винно-водочными. Он постоянно дёргается и лезет вон из кожи от того, что сам себя как следует не может выразить кудрявым слогом или кучерявой кистью. Так что, если мы учтём всё это и многое другое, что характерно для нашего брата-художника, мы можем смело сказать: памятники надо воздвигать не самим творцам, а их подругам, жёнам, тем добрым женским гениям, которые в душах и сердцах своих так бережно хранят хрустальное понятие старинной русской кротости.
* * *
А через несколько страниц, посвящённых женщине, Старик-Черновик неожиданно встретил приписку, из которой выходило, что Златоуст разгадал загадку Златоустки. «Безусловно, что это прекрасная девушка, – писал он, – но безусловно и то, что это, увы, не Златоустка. И ничего я не могу с собой поделать. Насильно мил не будешь, и чувство благодарности никогда ещё не заменяло чувство любви!»
Глава одиннадцатая. Искромётно и солнечно
Глава одиннадцатая. Искромётно и солнечно
1
Первоснежье пришло – лебяжьим пухлым пухом натрусилось на деревья, на дома, проспекты и площади Стольнограда. Всё кругом так чудно обновилось, так приятно освежилось, сказочно светлея не только снаружи, но даже будто светясь изнутри. Преобразились золотые головы церквей, старинных башен… Клёны, не успевшие стряхнуть с себя листву, теперь стояли как седые странники в желтовато-красном драном рубище. Присмирели не застывшие пруды, где белыми волшебными цветками красовались лебеди, плавали утки – жирные, прикормленные человеком. Красные розы, припорошённые снегом, застыли на клумбах – словно тонконогие бокалы красного вина с белопенными шапками стояли на серебряной скатёрке-самобранке, гостей дожидались. Над площадями, над крышами задорно захлопали крыльями дикие голуби – вяхири – давно уже прижившиеся в городских гнездовьях. Да что там вяхири, когда уже давно ушастая сова гнездится где-то в дальних чащах Бессеребряного бора. И даже странный ворон – какой-то чёрно-белый, крупный – с недавних пор поселился в том бору.