– И чем же он порадует народ?

– Одному только Богу известно.

Среди спорящих и рассуждающих – то там, то здесь – появлялся темнокожий старик в чёрном рыцарском плаще с яркой заплатой, похожей на листочек сусального золота. Чернокожее лицо его будто светилось, озарённое светом вдохновения и радости.

– Господа! Товарищи! Сограждане! – восклицал он, улыбаясь и сверкая острым зубом, похожим на золотое перо от самописки. – Зачем гадать, хорошие мои? Зачем собачиться? Скоро книжная лавка откроется. Туда уже успели привезти первую партию новых книг нашего нового издательского дома.

– И что это за партия? – съехидничал кто-то. – Коммунистическая?

– Скоро узнаете, – сдержанно ответил чернокожий. За спиной старика загудели:

– Да уж коммунистическая была бы лучше, чем эта ваша демократическая…

– Хватит про политику! – прикрикнул какой-то нервный человек. – А то опять начнёте рвать рубахи! А мне уже и так-то нечего носить.

Большеголовый книгочей вздохнул.

– Что бы вы, ребята, не говорили, а лучше Мистимира вряд ли кто напишет.

– Ой, да перестаньте! – возмутился нервный. – Галиматья была такая, детям стыдно показать! Лично я только поздно вечером или даже за полночь книгу открывал, чтобы рядом не было детишек.

– Ага! Открывали всё-таки! – подхватил ехидный. – А зачем же вы, если…

– Из любопытства и не более того, – ответил нервный, поправляя шляпу и очки. – У меня работа с этим связана. И диссертация…

Чернокожий старик в длиннополом рыцарском плаще повернулся к нему.

– И чему же, простите, посвящена диссертация ваша? Нервный человек сказал несколько смущённо:

– Проблематика русских романов. Классика и современность.

– О! – тоном знатока заговорил чернокожий. – Вам повезло. Вы там найдёте кое-что для диссертации. Бороду даю на отсечение.

3

Зима всё никак не могла угнездиться в каменном гнездовье Стольнограда. Первый снег – пушистый, ласковый подзимок – через день растаял, шнурками-ручейками развязался, разбежался по мостовым и водостокам. Затем второй подзимок попробовал приладиться – прилипнуть к тёплым крышами, проспектам и площадям, заезженным, затоптанным вдоль и поперёк, но и второму подзимку не суждено было задержаться. Свирепые ветры задули, раздевая небеса над Стольноградом, разграбляя то, что было не дограблено в садах – резное золото листвы с гулом уносилось в разбойные карманы темноты. Листодёры гудели кошмарными глотками. Молодые клёны приседали под напором, тонкие берёзы кланялись и выли, растрепавши волос по земле. А старые деревья не выдерживали – с треском рушились, едва не придавливая прохожих. Паруса всевозможных рекламных щитов трепетали на мачтах, рвались на части или целиком слетали с якорей, опять-таки грозя всему живому, находящемуся неподалёку. Кое-какие крыши, не отличающиеся крепостью, дрожали перед свирепым натиском – шиферные шляпы и жестяные фуражки снимали, бросали в грязь. Стольноград как будто превратился в настоящий Ветроград, в котором, кроме ветра, никому уже не прописаться.