Рехи застыл, со скрипом соображая, как себя вести и что делать. В прежней жизни, где-то год назад, до бури и прочего, он бы подумал, что девчонка не стоит затрат сил. Он бы ее не съел, чтобы не подцепить заразу, и еще счел бы это великодушным. Но все — в прошлом. А в этой новой странной жизни на острой грани бытия, казалось преступным ничего не сделать.

— Кто пропустил их?! Кто посмел принесли эту болезнь в мой дворец? Стража! — в ужасе отпрянул Саат, позабыв о своей неизменной чванливости. Он в ужасе прятал руки в бездонные длинные рукава балахона и заслонял утонченное смазливое лицо.

— Она завернула девчонке лицо в платок, — оправдывались нерадивые стражники. — А на улице пепел, все так сейчас ходят.

— Выведите их прочь! И выгоните из Бастиона. Нам не нужны здесь прокаженные.

— Но… мы шли издалека. Как только до нас дошла весть о Страже Мира, — оправдывалась старуха, заслоняя девчонку.

— Вон! — прогремел Саат, выступая вперед и повелительно взмахивая рукой. Видно, привык всеми командовать, всех понукать и заставлять подчиняться. Да позабыл, кому уступил свой жесткий неудобный трон.

— Нет. Пусть останутся. Я исцелю ее, — твердо и четко проговорил Рехи.

Негромко, о нет, совсем негромко. Но все затихли, а Саат застыл с воздетой рукой.

— Но… Но ты же сам говорил, что руки… Не трать свои силы на этих бродяг, Страж. Если ты умрешь от усердия, неизвестно, когда нам явится другой, — забормотал он, когда обрел дар речи. Его пойманная в кандалы стихия обрела собственную волю, его плененный Страж принял самостоятельное решение. Непривычно? О да, непривычно! Рехи мрачно торжествовал.

— А для чего вам другой? Чтобы сидел красивым образом? Или чтобы тебя одного и жрецов лечил? — ответил он громче, чем полагалось бы. Саат задрожал от гнева:

— Тихо, Страж, за такие речи я могу и разгневаться.

— Гневайся. Кстати, черными линиями управлять намного легче, а рубят они хорошо. Ну, попробуй, гневайся, — усмехнулся Рехи. Кажется, он понимал, откуда в Сумеречном Эльфе бралась его неизменная насмешливость. На душе сделалось невыносимо легко и одновременно привычно гадко.

Саат прошипел что-то нечленораздельное, и Рехи только злобно ухмыльнулся: с Лартом такие фокусы не прошли бы. А этот самодовольный глава секты слишком часто трусил. Хотя не без оснований, ведь черные линии и правда подчинялись Рехи, потакая темным мстительным порывам души. Они бы запросто иссекли хлыстами и Саата, и Вкитора, и всех его жрецов. Шпионы Бастиона наверняка видели разрушительную силу линий в горах на перевале. Не ведали только, в чем истинное различие между ними. Черными и грязными, как скользкие кишки мертвеца, и сияющими и чистыми, но жгущими до мяса. Рехи и сам не ведал, зато чувствовал, молча, без слов, как зверь отточенным инстинктом. Или, может, как создание с душой и разумом. Это не имело значения. Не размышления о высоком заставили его кивнуть старухе: