— Мирра! Беги! — закричал король, когда его поднимали на пики. Копья вгрызлись в грудь, пробили мантию и камзол. По древкам потекла вязкая кровь. Увидев это, Мирра издала не вопль ужаса, а уничтоженный хрип:

— От-е-е-е-ц! Отец! Папа! Папочка!

Король повис безвольной куклой, жизнь изошла из него со стоном:

— Беги!

И внимая последнему шепоту, Мирра кинулась прочь, не разбирая дороги. Она спотыкалась и налетала на стены, путалась в подоле неудобного платья, но все же бежала. Бежала, потому что так заклинал умирающий отец. Так велела немая жажда жизни.

— Догнать ее! Ату-ату ее! — оглушительно засвистел предводитель наемников, и несколько солдат кинулись за принцессой.

Король же обвис на пиках. Его царствование закончилось, земли его поглотил неприятель. Треснула эпоха, как старая стена под натиском требушетов. Рехи пронзила чужая предсмертная мука. Он застонал, едва не выпадая из сна в пустоту.

— Мирра! А как же Мирра?! Я должен защитить Мирру! — закричал он, но вскоре осознал, что это не его мысли, не его вопль. И усилие воли не позволило раскидать кровожадных наемников.

Он перенесся в сознание лилового жреца. Как и раньше, как и обычно. И ощущения чужого тела сводили с ума.

Запах гари оседал на губах, врывался в развороченные легкие, вызывая бесконечный кашель. Не оставалось сил пошевелить рукой или ногой. Возле кровати лежал ничком старый лекарь со стрелой в спине. Он лишь на минуту вышел из башни за новыми повязками, не ожидая, что враг уже в крепости.

В раненом Страже еще трепыхалась жизнь, еще он мыслил. Но о нем уже все забыли, как о дохлой собаке. Башня горела.

Еще недавно здесь держали безумного адмирала, еще недавно его предостережения казались вымыслом больного сознания. Но теперь сбывались пророчества, как будто это Двенадцатый, а не Тринадцатый лгал долгие века. Лиловый жрец не ведал, кому верить. Все его существо застила боль, но еще хуже мучила предельная тревога: «Мирра, Мирра, где ты? Я должен защитить тебя! Мирра!»

Он хрипел и слабо дергался, силясь подняться. Еще недавно он вкусил такую мощь, которая ныне смела бы под корень вражескую армию. Но предательская стрела вонзилась в спину. Двенадцатый позволил, заставил в назидание испить до дна ядовитую чашу немощи.

«Линии, дайте мне силу! Линии!» — молился лиловый жрец, впиваясь обломанным ногтями в пропотевшие грязные простыни.

— Прими свою судьбу, дитя. Ты умираешь. Твоя память возродится в следующем Страже через поколение. Возможно, он расскажет новому королю, как не следует завоевывать власть… Возможно… — тихо бормотал Двенадцатый, как шамкающий старец. Его голос отражался от стен башни, как эхо в старом склепе. Он подступал шагами смерти к изголовью. Но жрец не сдавался, он выгибался дугой, лишь бы не затихнуть одеревенелым трупом. Он тянулся к уровню линий всем телом, и не обжигался о них, а обматывал себя, накидывал петлями, завязывая узлами.