— Деметрий! Деметрий, спаси! — кричал несчастный, и в нем смутно узнавались черты однажды виденного жреца в зеленом. Служитель надежды заходился отчаянным воплем.

«Митрий, а ты не помог даже своему верному поклонщику. Двенадцатый разрешил создать во имя тебя отдельный культ. Но ты об этом как-то позабыл. Как и вообще о моем мире», — подумал Рехи и устремился прочь, дворцу.

Он напоминал себе, что никому из прошлого уже не помочь. Они все умерли, сгинули три сотни лет назад. А вслед за ними мир. За невинно загубленных отомстило Падение, которое навеки стерло блеск с лат рыцарей армии победителя. Не стало никого. Но как?

Ради этого Рехи и удерживал себя в вынужденном сне, если уж кто-то позволял узреть. В этом скорбном кружении крылся ключ к истинному греху Двенадцатого.

«Если все так просто. Если для вызова оружия, «разящего неправого», нужен всего лишь верно названный грех, то я должен разузнать, в чем дело. Или не я… Или это лиловый жрец хочет, чтобы я узнал. Ведь он же давал мне подсказки в пути! Ну, давай, лиловый, очухивайся тут в замке, расскажи мне, как победить твое безумное божество!» — уговаривал Рехи, проходя сквозь стены.

Предстал знакомый зал, только фрески на стенах еще не обвалились, еще их не испортили зарубки пленника. По центру неизменным монолитом стоял длинный стол, но вокруг него уже не толпились министры, не двигал фигурки кораблей сбежавший адмирал. Лишь ветер трепал загнутые края карт, точно сломанные крылья замерзающих птиц. К чему карты, когда не осталось королевства? Разделенные земли рано или поздно кто-то объединяет каленой дланью. Брат идет на брата, чтобы в хрониках летописцы победителя записали, как расцвело соединенное королевство.

Только Страж Мира оказался в стане слабого короля. Выходит, брат его оказался хитрее. История ненависти осталась под пылью веков, но Рехи глотал ее терпкую горечь. Уже не ради ответа, а от понимания правил самого мирозданья. В год заточения он научился мыслить, внимая тишине и разговорам с Митрием. Слишком многое понял, чтобы равнодушно наблюдать за исчезновением тех, кто так долго снился. Хотя он изначально догадывался, к чему ведет эта война. Но теперь не хватало слов для едких замечаний.

Он стоял посреди зала, где слабо трепыхалось пламя единственного масляного светильника подле трона. Под балдахином застыла мрачная фигура, сливающаяся с темнотой. Покинутый тусклый отблеск власти в сумерках королевства. В нем сквозило одиночество, как вечная драма, чья-то боль на раскрытой ладони пустой бесконечной вселенной.