* * *

Ваня лизнул шершавым языком мамину руку. Уткнулся носом в теплый живот. Мир с картинок был страшным, слишком громким, слишком живым. Мама старалась сдержать слезы, но соленые капли ползли по ее щекам. Ваня чувствовал тех, кто сделал маме больно, чувствовал голубей. Некоторые были совсем близко, запах других он едва улавливал, но он найдет их всех, найдет и убьет, как убил голубей на чердаке.

Огонь с горящего клена перекинулся на дом. Горели квартиры, сгорало кафе, в огне метались совы.

Настя смотрела, как ее сын убегает в ночь. У нее больше ничего не было, не осталось ни злости, ни ненависти, только пустота. Она отреклась от Бога и сотворила жизнь. В конце концов Максим оказался прав: самые страшные грехи несли очищение.

Полудница

Полудница

Боль огненной змеей ворочалась внизу живота, калеными обручами сжимала голову. Пот выедал глаза. Тошнота подкатывала к горлу, оставляя кислый привкус в пересохшем рту.

Колосья, сухие и пыльные, резали ладони, новый приступ скрутил внутренности так, что Акулина, застонав, упала на колени, серпом задев предплечье левой руки. Кровь быстро побежала из раны, пачкая заношенную синюю поневу. Дрожащими, непослушными пальцами Акулина оторвала лоскут от подола рубахи, кое-как перевязала рану, ткань сразу же пропиталась рудой. От лесной опушки все еще слышалось пение жнецов, и стон убиваемой пшеницы.

– Господи, помоги. – Акулина посмотрела на небо, чистое, светлое, готовящееся ко сну.

Время еще было, пока было. Она не смела оглянуться, боялась увидеть, что работу закончили все, кроме нее. Превозмогая боль, взяла серп. Левая рука слушалась плохо, колосья выскальзывали из перепачканных кровью пальцев. Акулина продолжала жать, останавливаясь лишь для того, чтобы связать сноп. Еще один и еще, золотой с красными нитями. Молилась, стараясь не думать о том, что времени осталось мало; просила Богородицу не допустить, чтобы «волка» подкидывать пришлось ей.

«Волк» – дух погибающего урожая, прячется в пшенице. Ярится, мечется, умирать не хочет. В последних колосьях его как бы замыкает, срежешь – надо на чужое поле подбросить, где еще жать не перестали. Иначе – неурожай, голод, смерть. Избавляться от «волка» шел тот, кто сжал последние колосья.

Слова срывались с потрескавшихся, сухих губ; на нижней – едва затянувшаяся ранка. Вчера муж снова избил ее. Акулина закрывала голову руками, старалась заползти под лавку, забиться и ждать, когда он устанет.

Степан сегодня работал на барщине, а она – на общинном поле.

– Кончай!

Акулина не слышала, погрузившись в молитву, не дававшую утешения. Она видела только последний, совсем последний клок несжатых колосьев. Боясь поверить зародившейся было надежде, не заметила, как сзади подошла пара мужиков: сельский староста Петр Михайлович Жила и второй, с клокастой бородой и хитрыми бегающими глазками, чьего имени Акулина не знала.