– Вот же судьба! Это могла бы быть я, она вылитая я, только не такая хорошенькая, ну, то есть, так говорят. И все равно я желаю ей удачи.

Дорис начала сознавать всю величину своей потери, и даже «Персик Мельба»[83] остался нетронутым на тарелке.

– Может быть, это лишь мимолетное увлечение, – сказал я, но сам в это не верил.

– Хотела бы я оказаться на ее месте. Кому-то везет во всем.

Наш разговор исчерпал себя. Я пытался представить эту историю с Эдвардом. Какая тяжесть была у него на сердце, когда он снова отправился в Рестборн, даже зная, что пташка улетела! И слепая вера его спасла: я был уверен, что, пока жива Глэдис, он больше не будет рисовать Лицо.

Время близилось к ночи. Мы перебрасывались словами, но в ее выпадах и колкостях не чувствовалось прежней живости.

– Если бы ты знал, как я на тебя злилась, ты бы не выглядел таким самодовольным. – Это был верх ее остроумия.

Неожиданно она сказала:

– От всего этого чувствуешь себя старой-престарой, да?

– От чего?

– Ну, не знаю. От всего… От того, что твоя сестра выходит замуж раньше тебя. Думаешь, он на ней женится?

– Я в этом уверен.

– Просто класс. Я никогда не хотела замуж: навидалась, как люди расходятся. Думается, и тебе тоже не хочется жениться.

– Прямо сейчас точно не хочется, – согласился я без обиняков.

Она мелодично вздохнула.

– Видимо, тебе удобно и так. Что ж, я тебя не виню. Но я, наверное, напишу Глэдди. Мы зовем ее Глэдди или леди – просто дразнимся, а она обижается. Теперь-то она станет леди. Я ей не скажу, чем я тут занимаюсь. Она не знает, никто из домашних не знает. Но мне хочется, чтобы она знала, что я желаю ей добра. Или, думаешь, лучше дождаться, когда она его окольцует?

– Думаю, да.

– Они могут мне не сказать, но он тебе скажет, да?

Я увидел, чем это могло обернуться, и проговорил с неохотой:

– Да, конечно.