Вот она появилась снова, теперь в чьих-то других объятиях, на этот раз ее лицо было не столько зачарованным, сколько скованным, и в изгибах ее тела ощущалась натянутость, какая бывает у растения, когда его принуждают расти неестественным образом. Ее к чему-то принуждали? Ему показалось, что он поймал ее взгляд, и ему захотелось сказать ей: «Пожалуйся, подойди на секунду, поговори со мной!» Но он не должен этого делать – будь она на другом континенте, она была бы от него не дальше, чем сейчас.
Чувство юмора у нее было не хуже, чем у других, более того, она часто смеялась даже над тем, в чем он сам не видел ничего смешного. Но когда дело касалось ее молодых людей, она, как ему казалось, становилась так же глуха к юмору и здравому смыслу, как ее мать – в вопросах светского этикета и правил приличий. Аннет воспринимала все это предельно серьезно, даже смеясь и флиртуя со своими ухажерами, и ей претили любые замечания о ее поведении, даже самые добрые и благодушные.
Как-то раз он спросил ее мать: «Она действительно знает, что делает? Похоже, она считает, что сегодня любовь не такая, как в прежние времена». Но Морин ответила: «О, с Аннет все хорошо. К тому же, чем больше у нее кавалеров, тем я спокойнее. Мы не должны вмешиваться, надо дать ей почувствовать самостоятельность. Если бы у нее было что-то серьезное, я бы сразу поняла». Тогда Генри возразил: «Да, но мы не в Англии.
Генри было неприятно смотреть на танцующих: он испытывал досадливую ностальгию и чувство вины за то, что сам не танцевал, поэтому спустя какое-то время снова поднялся наверх. На этот раз он высмотрел брешь в одной из муслиновых крепостей: полог открылся, показалась чья-то голова, и он услышал, как его просят войти. Он вошел. Полог задвинулся, ленты были завязаны – они отгородились от внешнего мира. Но это была лишь короткая передышка. Один из троих мужчин взглянул на часы.
– Подумать только, уже два, – сказал он. –
С ним так тепло попрощались, что Генри почувствовал себя еще более одиноким. Он снова спустился в бальную залу и решился рискнуть вызвать неудовольствие дочери: он оттеснит этих Нино и Джиджо и попросит ее вернуться домой. «Твоей матери нездоровится!» – вот что он скажет. Но на этот раз он не увидел ее в сонме танцующих: она исчезла. Мелькавшие одно за другим прекрасные лица безразлично смотрели на него. Генри подумал, что, возможно, Лоредана знает, где Аннет, и с этой мыслью направился к хозяйке дома, которая сидела на том же месте, что и пять часов назад, такая же свежая и оживленная, завораживая мужчин по обеим сторонам от себя. Однако Генри остановился еще до того, как она обратила на него внимание. Откуда ей знать, где Аннет, когда вокруг сотня, если не больше гостей? И в любом случае такой вопрос прозвучал бы нелепо и бестактно. Аннет ужасно разозлилась бы, узнав, что отец снарядил поисковую группу, чтобы вернуть ее с небес на землю! А кроме того, ему пришлось бы всем рассказывать о Морин. Поэтому он с самым беззаботным видом помахал хозяйке дома, а она в ответ что-то ему крикнула – венецианцы вечно что-то кричат как в бальных залах, так и с мостов над каналами, – но он не разобрал, что именно. Может, пожелала доброй ночи? А может, она подумала, что он уходит? Пытается улизнуть как можно незаметней? Он стал медленно подниматься на верхнюю галерею, держась за шелковый шнур.