И тут он сообразил. Если они отвезли Аннет в отель, возможно, в сопровождении какого-нибудь кавалера (молодые люди Аннет всегда норовили прокатиться за компанию), она могла отослать их назад, за отцом. Она, конечно, искала его, прежде чем уйти. Хотя с какой стати? Если она вообще о нем вспомнила, то вполне могла посчитать, что он уже ушел вместе с матерью, и тогда должна была отпустить гондолу, добравшись до отеля. Или – возможно ли такое? – прием еще не окончен, и она где-то здесь. Генри спустился в нижнюю sala. Там было темно, но он ощутил беспорядок – руины званого вечера, лишенные его живого духа. По телу у него пробежали мурашки, словно он прикоснулся к чему-то грязному. Он вернулся в верхнюю sala и, ощутив внезапную решимость, прокричал из окна не хуже любого венецианца:

– Луиджи!

Он выкрикнул это имя несколько раз, и в лодке зашевелились. Зевая в голос не намного тише пароходного гудка, гондольеры поднялись на ноги и недоверчиво посмотрели вверх.

– Вы видели signorina? – прокричал Генри по-итальянски.

– Nossignore.

– Вы не отвозили ее домой?

– Nossignore.

– Как же она вернулась?

– Должно быть, пешком.

Это было возможно, но очень сомнительно. Он велел гондольерам подождать, ведь ожидание составляло самую основу их métier[97], даже в большей степени, чем передвижение по каналам, и пытался привести мысли в порядок. Дочь могла предпочесть ночную прогулку ради забавы, но могла ли она забыть про гондолу? Если не считать ее поклонников, Аннет нельзя было назвать неосмотрительной. А оставить Эмилио и Луиджи ждать всю ночь – это весьма неосмотрительно.

Размышляя об этом, он вернулся в палаточный лагерь и, сам того не желая, принялся снова бродить между палатками. Какими странными и неуместными они казались теперь! Словно некое чародейство – бессмысленное, однако наделенное своеобразной силой, причем силой недоброй, пробуждающей в памяти беззакония военной кампании в пустыне. Генри старался не задевать муслиновую ткань. Пологи палаток были распахнуты – все пташки разлетелись. Хотя нет, одна палатка оказалась закрыта. Что-то заставило Генри приблизиться к ней. Помимо того, что палатка была закрыта, он отметил еще две странности. Хотя кто-то зашнуровал ее с не меньшей тщательностью, чем ботинок, алый бант был завязан снаружи, а не изнутри, а флажок оторван, причем оторван грубо, и в том месте, где он крепился, зияла темная прореха, через которую можно было…

Генри не сразу заглянул внутрь – он еще долго топтался рядом, с каждым мигом все сильнее ощущая всю нелепость происходящего. Если, как он предчувствовал, его вопрос, то есть ответ, лежал внутри палатки…