Иногда, когда кофе и ликеры уже были допиты, миссис Картерет говорила:

– Не желаете ли прогуляться по саду?

Так Бог мог бы позвать на прогулку по Эдему. И гости, уже ошеломленные пьянящими изысками дома, спускались за миссис Картерет, осторожно ступавшей по лестнице, в сад. Она вела за собой гостей, одетая в бежевое или что-нибудь в этом роде с вкраплением розового – невзирая на свои габариты, она предпочитала светлые тона. Кто-то сказал о ней (автора мне установить не удалось): «Она обладает чудовищной привлекательностью слоновьего гузна».

Когда мы достигали фонтана (Сансовино? Палладио?), отмечавшего центр сада, она говорила:

– Я не думаю, что вам захочется идти дальше. Там только sandole и bragozze[116], рыбаки со своим уловом. Вряд ли на это стоит смотреть. – А иногда добавляла: – У нас есть садовник, но цветов в саду мало. Итальянцы к цветам равнодушны. Если укажете им на розу и спросите, что это, они скажут: «È un fiore» – «Цветок». Больше они ничего не знают.

К тому времени всем уже было пора расходиться, хотя в Италии обеды в гостях, с непременными посиделками после трапезы, продолжаются как минимум два часа, прежде чем можно уйти, не нарушая приличий.

Я так и не выяснил, как Картереты приобрели палаццо Контарини-даль-Моло. Должно быть, в то время в Венеции дома были дешевле, чем сейчас. К тому же этот дом находился в стороне от обычных городских маршрутов: оттуда, где жил я, на другой, солнечной стороне Венеции, дорога до Картеретов занимала полчаса, пешком или в гондоле.

Я уверен, что дом приглядел Джеймс Картерет: у него был наметанный глаз художника, а связь палаццо с семейством Контарини, когда-то им владевшим, несомненно, расположила его особенно. В настоящее время Контарини, из которых вышло семь дожей против шести из Мочениго, практически вымерли. Последний член их семейства, приходя на званые вечера, требовал привилегии являться последним.

«Вся Венеция, – говорил он, – мой дом».

Картереты были первостатейными снобами: он – в силу рождения, она – в силу общественного положения. Изначально он звался Картером и происходил из уважаемой новоанглийской семьи. Но он посчитал такую фамилию недостаточно импозантной и, перебравшись в Венецию, присовокупил в конце «ет», став Картеретом, тезкой знаменитого английского политика. Со временем он убедил себя и стал пытаться убеждать других, что был побочным отпрыском тех самых Картеретов, просто убравшим то самое «ет» из уважения к демократическому духу Новой Англии. Англо-американская колония в Венеции, или то, что от нее осталось, вместе с некоторыми итальянцами, знавшими Картеретов, отпускали шутки на этот счет: «Картер-et, et quoi?»[117] или «Картер-et cetera, et cetera»[118]. Его жена, урожденная Ханна Филькенштайн, взяла с него пример и поменяла имя на Анну, что также стало предметом соленых шуток в избранных кругах Венеции.