«Дорогая, ты решила отпустить „х“ погулять? Ханне хана».

«Дорогая, ты решила отпустить „х“ погулять? Ханне хана».

Но ни одна из этих колкостей не задевала Картеретов, пребывавших под защитой денег и красоты, купленной и созданной ими для себя, красоты, окружавшей их со всех сторон и услаждавшей их взоры, равно как и взоры гостей, прибывавших в Венецию с рекомендательными письмами и принимаемых Анной Картерет с различной степенью благосклонности. Я сам никогда не был бы допущен в эти священные пределы, если бы не мой спутник, имевший рекомендательное письмо вдобавок к известной фамилии, в результате чего мы получили визитную карточку с приглашением на ланч – изящный оттиск красивым шрифтом с почти неразборчивой подписью от руки: «М-р Джеймс Картерет». Нас, похоже, признали достойными, по крайней мере, признали достойным моего спутника, но, когда через несколько лет он перестал наезжать в Венецию, миссис Картерет не лишила меня своей милости (не путать с милостыней), за исключением отдельных случаев.

Я завел привычку обедать у себя в гондоле в лагуне – пикник на волнах, просто чудо! – и, будучи молодым или относительно молодым, не хотел лишать себя этого удовольствия. Но миссис Картерет, будучи старой или относительно старой, предпочитала приглашать гостей на обед, а не на ужин. «À mon âge[119], – говорила она, ибо в те времена французский язык обладал особым шармом, недоступным английскому, – я предпочитаю обеды ужинам». И я до сих пор глубоко сожалею, что не всегда принимал ее приглашения. Что такого прекрасного было в моих пикниках на волнах, у какого-нибудь унылого безлюдного острова, когда я мог бы обедать в обществе миссис Картерет и ее гостей (не скажу, чтобы я выделял кого-то конкретно) под мелодичный плеск фонтана Палладио? Она, как и я, любила обедать на свежем воздухе, и горячая еда появлялась из дома, словно по волшебству.

Но я не всегда отклонял ее приглашения, которые были во всех отношениях приятными и включали массу удобств в виде компании, еды и обслуживания, чего я не мог бы себе предоставить сам. И все-таки я не желал совершенно отказываться от своих ежедневных вылазок в лагуну, от которых, как я полагал, зависело мое физическое и душевное здоровье. Эти вылазки заставляли меня трудиться до пота, и, памятуя материнские предостережения об опасности простыть, сидя (возможно, на сквозняке) в пропотевшей одежде, я брал с собой на обед к миссис Картерет смену сухого белья и просил разрешения переодеться в комнате гондольеров.