Генри опять застонал. Он был совершенно растерян.

– Так что же вы имеете в виду, Билл?

– Я против того, чтобы выгонять его на ночь, мистер Китсон. Он так мечется, вы не представляете, хотя нет, представляете, вы же сами столько раз его выгоняли. Меня нервируют не столько когти и зубы, сколько его урчание, как будто он притворяется, что я делаю ему добро. Я не такой уж сердобольный, но я знаю, каково это – спать под открытым небом, – сказал бывший полисмен.

Глаза Генри увлажнились.

– Что ж, сегодня я сам его выставлю.

– Ну, нет, мистер Китсон, я справлюсь.

Но Генри проявил невиданную твердость.

– Нет-нет, пусть лучше он останется дома. И, что бы ни случилось, я сам позабочусь об этом.

– Очень хорошо, сэр, – произнес Билл с довольным видом и добавил так раскатисто, что эхо его слов смолкло лишь после того, как он вышел из комнаты: – Спокойной ночи, сэр.

Джинджер лежал у огня в кабинете Генри, что случалось нечасто с тех пор, как он открыл для себя несравненные преимущества коробки с опилками. Он урчал, как всегда, когда находился в обществе Генри. Время от времени он вытягивал лапы, словно пытаясь устроиться еще удобнее, или приоткрывал глаза и смотрел на Генри с выражением, которое тот называл «блаженным», как бы намекавшим на его мистические, но ничуть не грозные прозрения, относящиеся к прошлому, настоящему и будущему.

«Я не стану его тревожить, – подумал Генри, выключая свет, – пусть остается, где хочет. А если захочет к двери в погреб, найдет дорогу».

Следующим утром, в восемь, как обычно, появился Билл. Он подал Генри ранний чай, потом раздвинул занавески.

– Так что вот! – сказал он.

Генри и раньше слышал такую ремарку, но никогда не мог понять ее смысла.

– Так что что? – спросил он.

– Новый день, – пояснил Билл.

Генри, в который раз испытывая замешательство от неспособности предвидеть столь очевидный ответ, сел на постели ровнее и посмотрел в окно. Начинался хмурый ноябрьский день, но Билл, казалось, и не думал хмуриться.

– Боюсь, у меня для вас плохая новость, – сообщил он.