«Тем, кто любит меня и кого я люблю – мечтателям и тем, кто верит в сны как в единственно реальные вещи, я посвящаю эту книгу истин не для того, чтобы рассказывать истины, а ради красоты, которая таится в истине, которая одна только делает истину истинной. Я посвящаю вам это произведение как плод искусства, роман, если хотите – или, если это не слишком громко прозвучит, как поэму. То, что я здесь говорю, верно, поэтому не подвластно смерти: и если оно все же вдруг умрет – то воскреснет для вечной жизни».

Таким образом, По, совершенно независимо от Теофиля Готье, открывает принцип L’art pour l’art[83]. Но он идет дальше Готье, видевшего красоту лишь глазом художника, и глубже Готье, для которого проявлением красоты служила лишь внешняя форма. Для По только красота творит истину, чье существование немыслимо вне красоты. Это величайшее требование, когда-либо предъявленное к искусству, и поскольку оно может быть исполнено лишь во снах, сны для По – Абсолют реального, тогда как в яви он не находит ничего хоть сколько-нибудь ценного.

Здесь По – романтик – вновь выступает первопроходцем: он первым открывает то, что мы называем «современным духом». Предвосхитив мануфактурные принципы Золя, установив парнасский художественный принцип независимо от парнасцев, По заглядывает на полвека вперед и выдвигает требование настолько ультрасовременное, что даже сегодня лишь небольшая часть наиболее ясных умов воспримет его во всей радикальности.

Оплодотворение литературы культурных народов духом По расцветет только в этом столетии: прошедшее выглядело для него всего лишь чередой нелепиц, которые, правда, сбивали с толку оптимистов, которых Жюль Верн и Конан-Дойль воспитали на целый век вперед. У По есть вещи в духе этих мастодонтов – несомненно, написанные сугубо ради хлеба насущного: морские и лунные приключения Гордона Пима и Ганса Пфааля, гроздь криминальных новелл («Убийство на улице Морг», «Украденное письмо», «Золотой жук»). По знал нужду, знал, что значит голодать, – поэтому и писал такие рассказы, еще занимался переводами и литературными обзорами… Правда, в сравнении с любым вышедшим из-под его пера детективным рассказом, пускай даже самым слабым, меркнут все похождения преосвященного Шерлока Холмса. Почему народная аудитория, и в том числе говорящая по-английски, все же с энтузиазмом поглощает надуманные детективные истории Дойля и думать не думает о По? Нет ничего более непонятного для меня! Персонажи По, как и у Достоевского, столь реальны, его композиция настолько бесшовная, нарочито неразрывная, что воображение читателя неотступно держится в сетях истории – и даже самый храбрый не устоит перед описываемыми ужасами, мучительными убийственными ужасами, которые проявляются в сознании подобно дагеротипическому отпечатку.