Жестикулируя как заправский дирижер, декламируя горячо и убедительно, Фельдман вещал о серпе и молоте, что воспарят над этой искалеченной страной, исцелят ее и поставят на ноги.

– З, – два полумесяца.

Забавная ирония: коммунизм в лице Фельдмана спас жизнь потомственному дворянину. Когда челюсть зажила настолько, что можно было говорить, Серпин, собственно, и решил, что теперь он Серпин. Серпин Иван Иванович, из крестьян: так он представился офицеру-распорядителю военного госпиталя. Великая война породила великий бардак, и никто не обратил внимания, что еще один человек потерял документы. А потом было поступление в Тверской учительский институт, учеба экстерном, долгая работа с логопедом, чтобы избавиться от шепелявости.

– И, – две черточки и перекладинка.

И вот он здесь…

Серпин засыпáл с мыслью о возвращении Тимоскайнена. Конечно же, думал он и о том, что для острастки накажет несколько человек. Крепко накажет, чтобы остальным было неповадно.

Хорошенько выспавшись, Серпин понял, что его заперли.

Снаружи дверь звякнула железом, будто повесили петли с замком. Ставни заколотили доской, хотя Серпин мог поклясться, что не слышал, как работают молотком. Оставалась надежда на люк, но и та себя не оправдала: крышку подперли чем-то снизу – шестом или стопкой чурок. Для верности Серпин даже попрыгал на люке, но тот не поддавался.

– Толя, ну где же ты, собака?!

«Не можна, кроу пролиешь на день вчешний пред Переплутовым, с ума сойдешь», – вспоминались слова Мореслава. Стало быть, потом будет можно. И фантазия рисовала самые разные картины расправы.

Время до вечера ползло предательски медленно, и когда снаружи кто-то завозился с замком, Серпин обрадовался.

– Толя! Толя!

Но это был не Толя. На пороге стоял Мореслав в компании жуткого уродца. Волхва в нынешнем облике удалось узнать только благодаря кошмарному сну, приснившемуся намедни: борода из плавников, огромные, как от базедки, глаза, кривой рот, полный острых зубов. Спутник Мореслава был голый, ссутулившийся. Его черная кожа смолянисто блестела в свете масляных ламп. Рот на покатой и вытянутой башке был широко раскрыт, глаза без век смотрели на Серпина внимательно, читался во взгляде злобный ум.

– Это что же это, – шептал Серпин испуганно. – Это как это?

Глубоководная рыба, слепленная по подобию человека, держала в руке краденый маузер. Видно было, что она понятия не имеет, как им пользоваться.

– Это молодший ры-ы-бник, – довольно протянул Мореслав. – Родич! А скорай старшие придуть! От тогдай песня буде!

– А ну, – Серпин потянул руку к маузеру, – отдай, а то поранишься еще.