– Свети! – командует Виталик.

В луче фонаря видна пустая комнатка. На дощатом полу валяется мусор, по углам лежат клубы пыли. Штукатурка потрескалась, на ней проступают пятна плесени.

Никого и ничего. И ужаса, который накрывает как волна, с головой, тоже нет.

– Подвинься!

Виталик выплескивает в окно бензин, обливает им стену, пятится с канистрой в руках из-под арки на улицу. За ним тянется бензиновая дорожка.

– Витас, похоже, ее здесь нет.

– А мне похер. Если есть хоть какой-то шанс ее угробить, надо им воспользоваться. Думаешь эта, как ее…

– Юлька.

– Юлька, Джулька, Хренюлька – думаешь, она одна такая?

– Нет, конечно. Но кто сейчас про Куй-бабу знает?

– Эта узнала, значит, и другие узнать могут. Свети давай! Еще полканистры надо внутри оставить.

– Может, лучше целую, для верности?

– Нет, целая просто гореть будет, а половинка рванет как бомба и остаток бензина расплещет, так что гореть будет мощно. Хорошо продезинфицирует…

Щелчок зажигалки – и на асфальте высвечивается огненная дорожка. Мы бросаемся бежать. Хлопает дверца машины, и Виталик газует так, словно за нами гонится сам дьявол.

Дома я появляюсь только на следующий день, отмытый и переодетый в чистое, но запах бензина и подвальная вонь сидят где-то в глотке. Тай вылизывается на подоконнике. Он милостиво позволяет себя погладить, и я ловлю себя на мысли, что завидую ему.

В дверь стучат. Открываю и натыкаюсь на пристальный взгляд Нины Ивановны.

– Все новости только про пожар. Это вы устроили, Сергей? С этим вашим другом, да?

Я молчу и смотрю ей в переносицу.

– Дурачки, – неожиданно говорит старуха, и в голосе ее нет ни осуждения, ни злости. – Молодые дурачки. Вы бы хоть спросили сначала. Нельзя Куй-бабу убить. Неживое не умирает.