УжасыМарионеточникстр 217
Светлый фон
Теперь он понимал, почему тётушка никогда не рассказывала ему, что стало с дядей Гордеем. Почему лицо её делалось каменным и полным муки, стоило ему только завести этот разговор. Так было в детстве, когда Серафим ещё не боялся задавать вопросы. А потом он вырос, и воспоминания о дядюшке остались светлым образом в его памяти, как красочная иллюстрация из книги сказок, которую каждый вечер перед сном читала ему мама. Иногда мама читала сказки, а иногда непонятные взрослые рассказы, которые заставляли саму маму улыбаться, а Серафима слушать их с особым вниманием в попытке понять, что же в этих историях такого смешного. Он запомнил имя автора. Антон Палыч Чехов – вот как его звали! Серафим тогда был ещё очень мал и очень глуп, но дал себе твёрдое слово прочесть все-все рассказы этого Чехова. Когда-нибудь, когда станет взрослым и умным. Взрослым он стал, а умным, кажется, нет…

– Мальчик мой…

– Мальчик мой…

Человек сделал было шаг навстречу Серафиму, но растерянно замер. На лице его, теперь красивом и благородном, читалась мука. Только это была не та мука, которую он пережил несколько мгновений назад. Это было что-то иное. Не телесное, а душевное. Серафим, может, и не стал умным, но телесное от душевного отличал безошибочно.

Человек сделал было шаг навстречу Серафиму, но растерянно замер. На лице его, теперь красивом и благородном, читалась мука. Только это была не та мука, которую он пережил несколько мгновений назад. Это было что-то иное. Не телесное, а душевное. Серафим, может, и не стал умным, но телесное от душевного отличал безошибочно.

– Всё хорошо, дядя Гордей, – сказал он, мысленно улыбаясь тому, что называет дядей мужчину, который выглядел вдвое моложе его самого. – Всё хорошо. Прости, что я сделал тебе больно.

– Всё хорошо, дядя Гордей, – сказал он, мысленно улыбаясь тому, что называет дядей мужчину, который выглядел вдвое моложе его самого. – Всё хорошо. Прости, что я сделал тебе больно.

– Серафим, это не ты, это я сделал тебе больно… – И снова эта непонятная душевная боль в его взгляде. – Нет мне за это прощения.

– Серафим, это не ты, это я сделал тебе больно… – И снова эта непонятная душевная боль в его взгляде. – Нет мне за это прощения.

– Я не понимаю, дядя Гордей.

– Я не понимаю, дядя Гордей.

Он и в самом деле не понимал. Он просто радовался, что можно не бояться, а просто поговорить по-человечески. Может быть, дядя Гордей даже захочет помочь им со Степаном. Надо только ему объяснить.

Он и в самом деле не понимал. Он просто радовался, что можно не бояться, а просто поговорить по-человечески. Может быть, дядя Гордей даже захочет помочь им со Степаном. Надо только ему объяснить.