В маленькой совещательной комнате было и вовсе не продохнуть. Второй заседатель — прораб, инженер Бушкин, как он представился Димову еще до начала заседания, — повалился в обтянутое вытертой клеенкой кресло, принялся рвать галстук с шеи. На нем была рубашка какого-то совершенно неуместного для судебного заседания небесно-голубого цвета. Чудинов бросил на стол папку с делом Пастухова, взялся за телефонную трубку. Бушкин, освободившись от галстука, с облегчением вздохнул, вытер рябоватое лицо платком, вытащил из кармана пачку сигарет и, добродушно улыбаясь, протянул Димову.

— Курите? Угощайтесь, югославские. — Он подмигнул Димову колючим и хитрым коричневым глазом.

Судья, прижав к уху телефонную трубку, с видимым нетерпением и беспокойством ждал, когда ему ответят на звонок. Но трубка молчала.

— Я «Казбек» люблю, — сказал Бушкин. — И коробка такая представительная, солидная. Но жена не велит. Говорит, не модно. И окурки, говорит, от твоего «Казбека» большие, нахальные.

Димов промолчал. Бушкин раздражал его своею напористой самоуверенностью. К тому же опять начало ныть где-то глубоко, там, где был послеоперационный шов. Боль эта тревожила, и вдруг снова вернулась непонятная тоска, разбудившая его сегодня на рассвете… Нельзя было пить пиво у Зинаиды.

Бушкин, не дождавшись ответа от Димова, сказал:

— А этот Пастухов вроде и правда чокнутый.

— Похоже на то, — согласился Димов, морщась от боли.

Судья Чудинов заново нетерпеливо набирал телефонный номер.

— Посмотрите дело, — сказал он. — Там есть заключение судебно-психиатрической экспертизы. Признан вменяемым.

Телефон наконец отозвался.

— Где ты был? — сердито сказал Чудинов в трубку. — Что значит задержался по дороге? Министр какой нашелся в девять лет! Задержался! А суп ты себе разогрел?

Родительский тон не очень удавался судье. Прислушиваясь к его нарочито строгому голосу, Димов думал, что, наверное, белобрысый, похожий на отца мальчишка, что был сейчас на том конце провода, хорошо знал слабости своего родителя.

— У всех одно и то же! — сказал Бушкин, с удовольствием, всей широкой грудью, вдыхая табачный дым. — Суп есть не желает! Почему они все суп есть не желают? А?

— Ладно, — сказал судья в трубку после долгого спора, в чем-то уступая сыну. — Но уроки до моего прихода чтобы все были сделаны!

Он положил трубку, растерянно пригладил ладонью взмокший от пота русый хохолок на макушке.

— Что, Валерий Осипович, трудно с сынком-то? — спросил Бушкин.

— Трудно… Жена вторую неделю в командировке. Я ему — слово, он мне — десять.

— А подрастет — еще трудней станет, — сказал Бушкин. Он поворочался в кресле большим своим телом, устраиваясь поудобнее и готовясь, видимо, к обстоятельному разговору. — Потом, наоборот, двух слов от них не добьешься… У меня две дочки, взрослые уже, на выданье, как когда-то говорилось. Так мой авторитет для них не больше, чем у соседа по лестничной клетке, алкаша на пенсии Матвея Михалыча. А какое они имеют право считать себя умнее меня?