— Пастухов, встаньте. Понятно, в чем вас обвиняют?

— Понятно.

— Признаете себя виновным?

— Признаю.

Пастухов стоял, положив перед собой на барьер серые, немытые руки, и преданно смотрел на судью. И лицо, и шея, и большие вялые уши у него тоже были серыми. Весь он был словно покрыт тонким слоем цементной пыли. И бородка казалась насквозь пропыленной. И только губы были неестественно яркие, воспаленные, да красные ободки на веках вокруг серых глаз.

— Расскажите, подсудимый, как все произошло. С самого начала.

— А что рассказывать? — сказал Пастухов. — Украл — и все тут. Выходит, придется отвечать.

А ведь ему и в самом деле наплевать, что с ним будет дальше, с удивлением подумал Димов. Чудеса в решете!..

Судью ответ Пастухова не устроил.

— Не представляйтесь, здесь не театр, — сказал он. — Отвечайте, какого это было числа?

Пастухов задумчиво потеребил бородку (Димову показалось, что сейчас из нее выпорхнет серое облачко пыли), сказал:

— Под Майские праздники. Тридцатого, наверное. В апреле.

— А не двадцать девятого? В деле значится — двадцать девятого.

— Значит, так и есть — двадцать девятого, — охотно согласился Пастухов.

— Ну и как это было?

— Получил я наряд. Взял инструмент — щетки там, мастику. Пошел.

Откуда это безразличие? — думал Димов, слушая Пастухова. Привычка к тяжкой жизни: где ни жить — в тюрьме ли, на воле, — все одно, хуже, мол, не будет? Или от бездумной жизнерадостности: и в тюрьме, мол, люди живут, перетерпится? Но одно точно: он не притворяется.

Какое-то наивное бесстыдство было в той откровенности, с которой Пастухов начал рассказывать про случившееся: как он, прежде чем взять часы, выглянул в коридор посмотреть, не идет ли кто, как заворачивал их в тряпки, укладывал в сумку… Димову до этого никогда не приходилось слышать публично кающегося, но казалось, что каются люди совсем по-другому: с муками, что ли, с тяжелым смущением хотя бы.

— И никто вас не задержал, когда вы выходили, никто не поинтересовался, что у вас в сумке? Вахтер или гардеробщик? — спросил судья.

— Нет, — сказал Пастухов. — У них там все на честность. У них бессовестный человек и рояль в середине дня вынести может.