— А ты уверен, что я с тобой хорошо кончу?

— Нет, не уверен, — честно сказал Димов.

— Я полдня разыскивала тебя по городу. Потом два часа сидела на скамейке и ждала. А ты вышел и стал мне рассказывать про какого-то воришку…

Теперь голос ее звучал не разгневанно, а печально. Прежде эта интонация Оли начисто обезоруживала Димова, переполняла его нежностью, и он прощал ей все. Но со временем ему начало казаться, что и Олин внезапный гнев, и ее ласковость, и вот эта самая детски беззащитная интонация, — все это игра. Зная свою безграничную власть над ним — власть своей молодости, своего тела, — она безжалостно пользовалась ею, легко, бестрепетными пальчиками, проигрывая всю гамму чувств. И если он не научился, не умел предугадать ее реакции, она всегда точно знала, что произойдет с ним от тех или иных ее слов… И гнев ее, и взрывы необузданной нежности — все это было искренним. Но за секунду до того, как впасть в гнев или нежность, она спокойным разумением разрешала себе это. А потом уже сама теряла власть над собой. Он понимал это, но ничего не мог с собой поделать, и она вовлекала его в эту жестокую игру, и за какой-нибудь проведенный с нею час он успевал почувствовать себя то бесконечно счастливым, то так же бесконечно несчастным.

И все равно, когда она бывала с ним, — шла вот так, вложив свою руку в его ладонь, или сидела напротив за столиком в отдаленном кафе, где не было риска встретить знакомых, или была с ним в чужой квартире у какой-нибудь из подруг, уехавших в отпуск, — Димова охватывала не только нежность, но и чувство ответственности. И он думал о том, что это только кажется, будто она сильней его. Да, в ней было что-то от драгоценного зверька, который, разрешая ласкать себя, готов каждую секунду укусить. Но была в ней и кроткая беззащитность, вызывающая умиление. И он начинал думать тогда, что вышло так, что все ее будущее зависит теперь только от него и, кроме него, нет у нее в мире защиты…

На Пионерских прудах они долго искали свободную скамейку. Время приближалось к четырем, и народу было не много, но на каждой скамейке кто-нибудь сидел в одиночестве: старик пенсионер, или старуха, или нянька с ребенком. Попробуй закурить возле кого-нибудь из них — нарвешься на скандал.

Они нашли свободную скамейку возле детской площадки. Но как только сели, Димов, усмехнувшись, подумал, что место выбрано не очень удачно: наискосок от них на детских качелях примостились трое парней — ровесники Оли или чуть постарше. Интеллигентные парни в джинсах, но не потертых нарочито, длинноволосые, но в меру. Широкоплечие, и каждый на голову выше Димова, хотя и он был немалого роста. От свободных поз, в которых они сидели, и от их загорелых лиц веяло самоуверенным спокойствием молодости. И, конечно, они сразу уставились на Олю, и она покосилась на них с нарочитой независимостью. Парни смотрели на нее лениво и интимно, как на свою, нисколько не принимая в расчет Димова. Какая-то безмолвная связь сразу же наладилась между ними и Олей. Оля раскрыла сумочку, не торопясь вытащила сигареты, протянула пачку Димову и, прежде чем он успел зажечь спичку, роскошно чиркнула зажигалкой. Она явно чувствовала лениво-заинтересованные взгляды тех троих напротив. И они не сводили с нее глаз, сидя на качелях, картинно побалтывали ногами.