— Красивые ребятки? — усмехнулся Димов.

— Кто? Эти? — спросила Оля с явно притворным равнодушием. — Кони… Терпеть не могу мальчишек. Все они наглецы и идиоты.

— Но ты им определенно понравилась.

— А почему бы и нет? — просто сказала Оля.

— И тебе это не безразлично.

— Конечно, — сказала Оля. — Женщина должна нравиться. Особенно если ей всего двадцать пять лет… Есть возражения?

— Нет.

Димов с иронической усмешкой, обращенной к самому себе, подумал о том, что и он в присутствии Оли становится молодым идиотом. Всякий раз, когда Оля при нем разговаривала с кем-нибудь из ровесников или рассказывала о своих молодых приятелях, он чувствовал, что сердцу в его груди становится трудно, и бессильная злость начинала овладевать им. Ведь Оля по праву должна была принадлежать тем. И становилось ясно, что кто-нибудь из таких вот длинноногих и узкобедрых, пахнущих молодостью и здоровьем, когда-нибудь отберет ее у него. Именно в эти минуты с наибольшей отчетливостью возникало убеждение, что Оля в конце концов не принесет ему ничего, кроме горя. И никакая ирония над собой не помогала. Оле и таким, как те трое, ее приходилось пробивать в общении друг с другом непробиваемую толщу двух десятилетий. Они жили в одном, общем времени. И между ними действительно существовало то, что на языке техники называется прямой связью. И случись, например, Оле познакомиться с этими тремя, они уже через пять минут говорили бы на «ты» и понимали друг друга с полуслова…

Оля, наклонившись, заглянула ему в лицо:

— Куда ты ушел от меня?

— Никуда. Я здесь.

— Неправда. — Она пристально вгляделась в его опечаленное лицо. — Опять?! Боже мой, какой глупый! Ну, хочешь, пойдем на другую скамейку? Или давай я прогоню их!

Димов засмеялся.

— Не надо, Оленька. Пусть сидят. И презирают меня с высоты своей молодости… А у меня снова начал болеть бок. Вот и сейчас ноет…

— Не думай об этом, — бодро сказала Оля. — У тебя все будет хорошо.

Димов посмотрел на часы. Через сорок минут надо звонить Веронике. Зачем она просила его об этом? И почему именно после пяти? Когда они договаривались, он не придал этому значения. А теперь, когда вместе с томящей болью в боку, как обязательный ее спутник, возникла тревога, боль эта, и непонятная нервность Вероники в последние две недели, и ее настойчивая просьба позвонить сегодня обязательно вдруг сплелись в один тревожный клубок и наполнили душу Димова страхом. Ведь когда с кем-нибудь случается  э т о, вокруг него возникает заговор. Заговор, направленный к тому, чтобы обреченный ничего не узнал, ни о чем не догадался. И, может быть, пока он, Димов, сидит на скамейке рядом с молоденькой девушкой влюбленный, как мальчишка, за его спиной уже сплетен заговор молчания и все — жена, теща, друзья, знакомые, врачи, — все, кроме него, знают, что он обречен… И в самом деле, как ему раньше не приходило в голову, что эти внезапно проснувшиеся боли, и необъяснимая печаль Вероники, переходящая потом в ненатуральную, на грани истерики, веселость, и то, как она настоятельно просила его позвонить ей после пяти, — звенья одной цепи?