Он украдкой отер со лба холодный пот. Но Оля заметила его жест. Она придвинулась к нему совсем близко, плотно прижалась горячим телом. Ей уже было наплевать, что те трое на качелях продолжали пялиться на нее. Ее черные глаза смотрели на Димова с тревогой.

— Пока я рядом, с тобой ничего не может случиться! Слышишь?

Димов улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка его выглядела бодрой. И подумал, что если  э т о  случится, рядом с ним по праву всей жизни будет не Оля, а Вероника, потому что для Вероники, а не для Оли, это будет пожизненным горем. Горем навсегда. И еще он подумал, что тогда он окончательно вернется назад, в свое время, в котором уже вполне естественно происходят такие вещи, как неизлечимые болезни и смерть, а Оля уйдет в свое. И его не спасет то, что только «под пятьдесят» он почувствовал в душе не израсходованные за жизнь запасы любви и со всей силой обратил их на эту черноглазую вздорную девочку. Ее любовь не может спасти его, она не продлит ему жизни и на день.

Он осторожно гладил теплые от солнца волосы Оли, смотрел в ее преданные, наполненные тревогой и все-таки молодо блестевшие глаза и старался придать своему лицу беззаботное выражение. Любовь, думал он, естественное состояние души. Но такая любовь, которая не стала бытом. Человеческие чувства шире тех рамок, которые люди придумали для них и назвали моралью и вынуждены теперь жить в них. Веронике нужна любовь, ставшая бытом. И она права. Потому что для каждого возраста есть своя любовь. И неумолимому времени безразлично, что он, Димов, покусился на любовь, на которую уже не имел права. Оно безжалостно швырнет его назад. А может, он уже отброшен назад и только еще не знает об этом.

— Все в порядке, Оленька, — сказал он бодро и неискренне. — Жизнь продолжается!

Она не почувствовала его неискренности. Ее пальцы, до этого судорожно впивавшиеся в его локоть, ослабли. Она улыбнулась освобожденно. А ему вдруг вспомнилась дачная просека сегодня утром, и те две незнакомые девушки в компании с низкорослым мужчиной, и взмах купальника, почему-то показавшийся ему насмешливо-прощальным. И трое парней на качелях показались во́ронами, спокойно и уверенно выжидающими своего часа.

* * *

Все получилось так, как Анисим и предполагал: рубаха на нем была разорвана, левый глаз подбит, губа рассечена…

Целый час они добирались до загса в Медведково, где жила Марианна. Потом, пока Марианна пыталась вырвать у родителей метрику и переодевалась в парадное платье, Анисима и Олега, под суматошные крики дворовых старушек и детей, били в палисаднике Борис и его друзья футболисты. Кажется, это заняло целую вечность. Потом Анисим прятался за пыльным кустом от милиционеров, явившихся на крики. Потом больше часа ехали обратно.