— У вас здесь остановилась одна дама, моя кузина из Индии, миссис Эвелин…

— Миссис Морсхэд? — сказал лакей.

Тони сейчас же припомнил фамилию, как только услышал ее.

— Да. Она дома?

— Кажется, да, сэр. Прикажете доложить о вас?

— Нет. Пожалуйста, скажите, что здесь посыльный от ее кузена, мистера Кларендона, который шлет ей свой привет и будет рад отобедать у нее сегодня вечером. Миссис Кларендон сожалеет, что не сможет приехать.

— Отлично, сэр.

Лакей ушел, и у Тони было достаточно времени для изучения огромной обрамленной гравюры прошлого столетия. Она изображала «Совершеннолетие молодого помещика»: все в костюмах семнадцатого века, жареный бык, старые английские игры и речь молодого помещика во всем его блеске. Одним словом, такая вещь, в пристрастии к которым люди сами себя уверяли, когда голосовали за Диззи. Неискоренимая любовь ко всякому вздору.

— Миссис Морсхэд просит кланяться, — сказал голос лакея, — и будет ожидать мистера Кларендона в семь тридцать.

— Прекрасно, — сказал Тони, — благодарю вас. — И вышел, оказав достаточное сопротивление диккенсовскому окружению, чтобы не попросить на шесть пенсов бренди и тепловатой воды.

В полном соответствии с ожиданиями Тони завтрак с Харольдом и Уолтером прошел не особенно удачно и ничего не прибавил к общей сумме человеческого счастья. Сразу же как Тони пришел и увидел, что они сидят за столом в ожидании с видом оскорбленного превосходства строго пунктуальных людей, он инстинктивно почувствовал, что в воздухе носится что-то зловещее. Так оно и было. Тони подозревал, что завтрак задуман не зря, что эти двое произвели о нем следствие вкупе с Маргарет и Элен и что, вероятно, ему будут преподаны ценные советы и «оказана помощь». Тони решил, что надо будет избежать стычки и потому не очень дразнить приятелей. Придется внимать мудрости совы и тюленя.

Уолтер открыл нападение, заговорив с видом наигранной небрежности, которая сразу же выдала, где зарыта собака.

— Кстати, это верно, Тони, что вы ушли из своей фирмы в Сити?

— Не подходил к ней и близко с прошлого апреля, — сказал Тони весело, — и подписал обязательство никогда не входить больше в контору.

— Нельзя ли узнать почему?

— Служба была для него недостаточно хороша, — вмешался Харольд насмешливо.

Уолтер хмуро посмотрел на него, чтобы он замолчал, а Тони сказал:

— А вы, пожалуй, правы, Харольд! Во всяком случае, у меня были свои причины.

Тони с удовольствием наблюдал за их различными методами нападения. Харольд, который уже вкусил «дела», говорил о «деле», жил «делом» и был «делом», едва мог скрывать свое раздражение и, казалось, воспринимал отступничество Тони как личную обиду. Он стоял за крутое обращение и за прижим: нельзя допускать, чтобы люди так вот просто делались большевиками. С другой стороны, Уолтер был умнее и со своего собственного личного насеста поглядывал вниз с некоторой симпатией на всякого, кому не нравились деловые методы, и если бы только Тони признался в своем страстном желании поступить на гражданскую службу, Уолтер оказался бы на его стороне. Во всяком случае, он так наслаждался введением в игру своей знаменитой «закулисной» дипломатии, что не мог разделять злости Харольда.