Светлый фон

— Сиди и не рыпайся, — приказал он.

— Но я должен быть на бюро, тату.

— Обойдутся без свидетелей… И не тебе выступать против Коляды! Слышишь? А если вызовут, то скажешь, что Коляда ничего не говорил о той кукурузе, — поучал Кутень.

— Нет, он говорил. Это обман…

— Ты мне в политику не лезь! — завизжал Василь Васильевич и сам испугался своего голоса. — Это не наше дело. Выступишь против, голову быстро свернут…

— А я пойду! — Дмитро ступил шаг и почувствовал, как маленькие отцовские кулачки уперлись ему в грудь.

— Не пущу! — Отец хватал его за руки. — Ты в могилу меня загонишь! Надежда! Надежда!

Дмитро вырвался из отцовских рук, тот пошатнулся и упал на топчан.

— Отца родного бьет, боже мой! — вбежала перепуганная мать.

— Я тебе покажу! — Подбодренный визгом жены, Кутень вскочил с топчана и несколько раз ударил сына.

Так всегда заканчивались семейные сцены в доме Кутней. И Дмитро никогда не мог побороть в себе страха перед отцом. Униженный, он склонился на стол и заплакал. Как он ненавидел себя за эти слезы!

— Сердце, сердце… Воды… Надежда… И это родной сын, ой, помру… — стонал отец.

Зазвонил телефон. Кутень взял трубку.

— Тебя, Митя, Бунчук вызывает в райком. Иди, только не забывай, сын, что мы с тобой люди маленькие… А меня прости. — Кутень смахнул слезу. — Я же о тебе думаю… Петр Иосипович пообещал работу тебе в Косополье, он и в институте может слово закинуть. Как говорят, покорный телок двух коров сосет.

В кабинете секретаря райкома Дмитро не заметил никого: он видел перед собой только грустное лицо Бунчука…

А сейчас он слышал его смех.

Бунчук в самом деле даже дрожал от смеха, слушая Кутня. А Василь Васильевич смаковал:

— Я, говорит, его люблю, и он, говорит, меня без памяти любит. А Платон ей говорил: «Молодец. Самого секретаря райкома обкрутила. Теперь он наш».

— Вы только подумайте, чтоб девушка среди ночи сама на квартиру приходила к мужчине! — Как в молитве, сложила руки Надежда Владимировна.

— Получается, что и в тех анонимках была правда. Помните, Петр Иосипович? От людей не спрячешься, — шепелявил Коляда.