После чая Иван Петрович садился за пианино, а она вставала подле него и, словно заправская певица, долго откашливалась, деликатно держа носовой платочек возле губ.

Она пела, не сводя глаз с Михаила Федорыча, будто все слова относились именно к нему. И он с улыбкой слушал ее низкий, не лишенный приятности голос. А Иван Петрович старательно нажимал на клавиши и никогда не фальшивил. У него был абсолютный слух.

И в этот вечер все было так, как всегда. Жена Ивана Петровича — все ее звали просто Женя — подтрунивала над мужем, словно только и выискивала случай выставить его перед всеми в смешном свете, а он был неизменно серьезен и корректен.

Потом он сел за пианино, и Женя пела:

Серьги ее болтались в такт словам, глаза блестели, она смотрела на Михаила Федорыча, загадочно щурясь.

Мария Михайловна зевнула, но тут же смутилась и быстро заговорила:

— Мы ведь только-только с дачи…

Но Женя даже не обратила на нее внимания.

Иван Петрович вытер платком руки, обернулся к жене:

— Еще что сыграть?

— Сейчас, — ответила Женя и посмотрела на Михаила Федорыча: — Что бы вы хотели послушать?

— Все равно, — ответил он.

— «Подмосковные вечера», — сказала Мария Михайловна, но Женя и бровью не повела, будто не слышала.

— Так ничего и не хотите?

— Ну, — сказал Михаил Федорыч, подумав, — если не трудно, сыграй-ка нам, старик, и в самом деле «Подмосковные вечера».

— Трудно? — переспросила Женя. — Мой Ива играет все, он в один миг подбирает по слуху… — И приказала мужу: — Давай, начали…

Он стал играть, а она подпевала ему, видимо, не зная слов, и смотрела в упор на Михаила Федорыча, а он отхлебывал остывший чай и постукивал в такт песне пальцами по колену.

Когда они ушли, Мария Михайловна стала убирать со стола.

— Все-таки так нельзя, — сказала она, вытирая рюмку чайным полотенцем.

— Что нельзя? — спросила Валя.