— Никакая она не прелесть, — жестко сказал Толя. — Она стерва. Ты заметила, как она на папу смотрела?

Валя засмеялась:

— Смотрела? Ничего я не заметила. Просто надо было на кого-то смотреть.

— Ты меня не уговаривай, — отрезал Толя. — Я знаю, что говорю.

Весь день в школе он был сердитым, ни с кем не разговаривал. Перед глазами стояло, не уходило ненавистное лицо Жени с поблескивающими глазами и длинными голубыми сережками.

Потом все забылось, постепенно стерлось из памяти, и, когда Михаил Федорыч как-то сказал, что Иван Петрович и Женя уехали в Ригу на работу, Толя равнодушно отозвался:

— Вот как? Ну и пусть…

А Мария Михайловна пожалела:

— Он, наверное, играть разучится…

И все удивленно на нее поглядели. Она умела, как никто, сказать невпопад, не то, что нужно!

Однажды вечером к ним явился директор школы, в которой учились Толя и Валя.

Он стоял на пороге, держа под мышкой большую кожаную папку, и, чуть смущенно улыбаясь, глядел на Толю, открывавшего ему дверь.

— Мне нужен Михаил Федорыч, — сказал директор.

Сердце Толи сжалось. На прошлой неделе он сбежал с последнего урока — черчения, а третьего дня подрался во дворе школы, и вот, очевидно, директор пришел поговорить с отцом.

— Папы нет дома, — пробормотал Толя.

Из комнаты вышла Мария Михайловна, узнав директора, испугалась, но постаралась скрыть свой испуг.

— Очень, очень рада, — бессвязно заговорила она, — милости просим, муж скоро придет…

— Я знаю, — сказал директор, снимая пальто, — с ним давеча сговорились по телефону.

Он прошел в столовую, сел на диван. Он был толстый, с большой лобастой головой и курчавыми волосами. У него были круглые глаза, круглые тугие щеки, круглый рот, почти всегда полуоткрытый.